птичку над „й“ или сделать петлю в букве „у“».
Я разглядывала завитки в «Р» Розалин.
– A T. Рэй знает, что ты делаешь?
– Т. Рэй… – сказала она. – Т. Рэй вообще ничего не знает.
На закате он прошаркал наверх, весь потный после работы. Я встретила его у кухонной двери, стоя со скрещенными на груди руками.
– Я думаю завтра сходить с Розалин в город. Мне нужно купить кое-какие предметы гигиены.
Он принял это без комментариев. Больше всего Т. Рэй ненавидел упоминания о женской половой зрелости.
Вечером я взглянула на банку на комоде. Несчастные пчелы сидели на донышке, едва шевелясь, и наверняка мечтали улететь. Тогда я вспомнила, как они выныривали из щелей в стенах и летали, летали. Я подумала о том, как моя мама делала дорожки из крошек от крекеров и пастилы, чтобы выманивать тараканов из дома, вместо того чтобы их давить. Я сомневалась, что она бы одобрила, что я держу пчел в банке. Я отвинтила крышку и положила ее рядом.
– Можете лететь, – сказала я.
Но пчелы остались на месте, словно самолеты на взлетной полосе, которые не знают, что полоса уже свободна. Они ползали на своих тоненьких лапках у стенок банки, как будто весь мир сжался до размеров этой банки. Я постучала по стеклу, даже положила банку на бок, но эти ненормальные пчелы не желали никуда улетать.
Пчелы были все еще там, когда на следующее утро пришла Розалин. Она принесла пирог с четырнадцатью свечками.
– Привет. С днем рождения, – сказала она.
Мы съели по два куска, запивая молоком. Молоко оставило на ее темной верхней губе белый полумесяц, который она не потрудилась вытереть. Позже я вспоминала об этом – как она отправилась в путь, женщина, отмеченная иной судьбой.
До Силвана было не близко. Мы шагали вдоль края дороги. Розалин двигалась медленно, но ритмично. Плевательная кубышка болталась у нее на пальце. Воздух был дымчатым и весь пропитан запахом персиков.
– Хромаешь? – спросила Розалин.
Ноги так болели, что я с трудом за ней поспевала.
– Немного.
– Тогда почему бы нам не присесть ненадолго в тенечке?
– Все в порядке, – сказала я, – не беспокойся.
Проехала машина, обдав нас пылью и горячим воздухом. Розалин от жары вся взмокла. Она вытирала лицо и тяжело дышала.
Показалась баптистская церковь Эбенезера, которую посещали мы с Т. Рэем. Сквозь заросли деревьев проступал шпиль, а красные кирпичи выглядели затененными и прохладными.
– Пойдем, – сказала я, сворачивая с дороги.
– Ты куда?
– Отдохнем в церкви.
Внутри было тихо и тускло. Свет косо падал из окон, но это были не симпатичные витражи, а матовые стекла, через которые невозможно ничего увидеть.
Я прошла вперед и села на вторую скамью, оставив место Розалин. Она взяла бумажный веер с полочки для сборников гимнов и теперь изучала картинку, нарисованную на нем, – белая церковь и улыбающаяся белая женщина, выходящая из дверей.
Розалин начала обмахиваться, и я чувствовала волны воздуха, идущие