свой табак.
Я представляла себе, как однажды, через многие годы, я пришлю магазину доллар в конверте, и еще представляла, как отныне чувство вины будет наполнять каждое мгновение моей жизни, когда вдруг поняла, что смотрю на картинку с Черной Марией. Я не имею в виду картинку с какой-нибудь там черной Марией. Я имею в виду, что это была совершенно такая же картинка, как картинка моей мамы. Мария глядела на меня с этикеток на дюжине банок меда. «МЕД „ЧЕРНАЯ МАДОННА“» было написано на банках.
Открылась дверь, и в магазин вошла семья, прямиком из церкви, – мама и дочка, одетые в одинаковые голубые костюмы с отложными воротничками. Свет устремился в дверь, дымчатый, неясный, расплывчатый, в желтых брызгах. Девочка чихнула, а ее мама сказала: «Подойди ко мне, я вытру тебе нос».
Я снова посмотрела на банки с медом, на янтарный свет, плавающий в них, и приказала себе дышать ровнее.
Впервые в жизни я кое-что поняла: наш мир наполнен тайной – она прячется за тканью наших бедных, забитых жизней, сияя ярчайшим светом, а мы об этом даже не подозреваем.
Я подумала о пчелах, которые прилетали в мою комнату по ночам, и что они были частью этой тайны. И о Голосе, который я слышала накануне: «Лили Мелисса Оуэнс, твоя банка открыта», и что он звучал так же четко и ясно, как голос женщины в голубом, когда она разговаривает со своей дочкой.
– Вот твоя кока-кола, – сказал человек в галстуке-бабочке.
Я показала на банки с медом:
– Откуда это у вас?
Он принял интонации в моем голосе за испуг.
– Понимаю, о чем вы. Многие не желают это покупать, поскольку там Дева Мария нарисована как цветная женщина, но дело в том, что женщина, которая делает этот мед, – сама цветная.
– Как ее зовут?
– Августа Боутрайт, – сказал он. – Она держит пчел по всему округу.
«Дыши ровно, дыши ровно».
– Вы знаете, где она живет?
– Да, конечно, это самый жуткий дом, который тебе приходилось видеть. Покрашен в ядовитейший цвет. Твоя бабушка его точно знает – проходишь по Главной улице через весь город, пока улица не перейдет в шоссе, ведущее во Флоренцию. Там увидишь.
Я направилась к двери.
– Спасибо.
– Передавай привет бабушке, – сказал он.
Храп Розалин сотрясал скамейку. Я ее растормошила:
– Просыпайся. Вот твой табак, только спрячь его в карман, потому что я за него не платила.
– Ты его украла?
– Пришлось, потому что по воскресеньям они ничего не продают.
– Твоя жизнь катится прямиком в ад, – сказала она.
Я разложила обед на скамейке, словно бы у нас был пикник, но не съела ни кусочка, пока не рассказала Розалин о Черной Марии на банках с медом и пасечнице по имени Августа Боутрайт.
– Тебе не кажется, что моя мама могла ее знать? – спросила я. – Это не может быть простым совпадением.
Она не отвечала, и тогда я повысила голос:
– Розалин? Тебе так не кажется?
– Я не знаю, что мне кажется, – сказала она. – Но я не хочу, чтобы ты сильно на это надеялась, вот и все. – Она дотронулась