– пустые мечты. Назначить его никем не удалось – он сам назначал себе занятия и цели, которых, кстати, планомерно и неустанно достигал. Оказался величайшим бездельником и созерцателем. Был необыкновенно, проницательно и даже пугающе умен. Очеловечился до безобразия, весьма скоро выучился по-русски, да и на иврите с Мелочью мог поддержать беседу. Понимал не только слова и фразы, но и намерения, и движения души, и когда случалось настроение – участвовал в разговоре различными, довольно внятными, междометиями. Ел он, конечно, когда и что хотел. Спал, конечно, где душа пожелает (собачьи коврики и подстилки, предложенные ему поначалу, были со страшным презрением оттрепаны и вышвырнуты за дверь).
Когда пришло время делать щенку прививки, выяснилось, что он – чистокровный тибетский терьер, порода умнейшая, собака тибетских монахов. Привыкла быть при человеке, рядом. Словом, он сразу потребовал к себе уважения.
Впоследствии обнаружилось, что этот пес на все имел свое мнение и не собирался держать его при себе.
С каждым из домашних он придерживался особой линии отношений – к отцу подходил с почтительным достоинством, как дипломат небольшого, но достаточно независимого государства, с Мелочью постоянно соперничал и выяснял отношения, иногда прикусывал, не позволяя ей фамильярничать. А Зяму обожал исступленно, страшно ревновал к отцу, поминутно лез к ней с поцелуями и по-настоящему страдал, когда эти двое по вечерам выставляли его из комнаты и запирали дверь. Тогда, развесив уши, он слонялся, как потерянный, и короткими стонущими вздохами задавал себе вопрос: ну чем, чем можно заниматься там без меня и что ему от нее надо?!
Когда отец возвращался домой после ночного дежурства, щенок, дрожа от охотничьего восторга, ждал, когда тот разуется и снимет носки. Тогда с алчным урчанием он хватал носок и весь вечер слонялся с ним в зубах по «каравану», ревниво и грозно огрызаясь, если кто-то из домашних пытался отнять у него его богатство. Во всей его походке так и читалось: и мы тоже не лыком шиты, и у нас, между прочим, кой-какое имущество имеется…
– …Ну-ка, поди сюда! – строго проговорила Зяма. Он внимательно наблюдал из травы за ее реакцией: выжидал, выводил из себя.
– Ах так… – сказала она, делая вид, что обиделась. – Ну, как хочешь. Только потом не прибегай с жалобами.
Тогда он примчался, вспрыгнул к ней на колени, норовя лизнуть ее прямо в губы. Она уворачивалась.
– Кофе же, дурак, кофе расплескаешь! Наконец он свалился у ее ног, вытянулся в тени от кресла.
– Для чего я тебя держу? – сурово спросила его Зяма. – Для охраны или для душевной прелести?
Несколько минут они молчали, пока Зяма бегло просматривала воспоминания бывшего лагерника.
– Ну ладно, дадим три отрывка, страниц по шесть, – сказала она псу. – Подкормим доходягу.
– А ты почему опять нагадил на участке Наоми Шиндлер? – вдруг вспомнила она и возмутилась. – Мало тебе вокруг подходящих отхожих мест?
Кондрат, лениво подняв голову, смотрел на нее наглым лаковым глазом.
– Ну? –