ночью, смотреть за ним, чтобы тот не плакал. Всегда был он виноват и бит розгами.
Петька рос сиротой. Мать его, крепостная крестьянка, умерла родами. Отца отправили в рекруты. Конюх Степан только и жалел мальчонку. То пряник ему раздобудет, то рубашонку новую справит. Сообразительный Петька сам научился читать и писать. Бредил он морем и по ночам, пробираясь в хозяйскую библиотеку, читал при огарке свечи про царя Петра, про Федора Матвеевича Апраксина и про Александра Даниловича Меньшикова. Вырос Петька в статного красивого юношу, которого тяготила его холопская участь. Мысли его бунтарские о побеге становились все назойливей, и он всерьез задумывал, улучшив момент, сбежать из хозяйского дома в Кронштадт, завербоваться на какое-нибудь судно моряком.
Петьку нашли на голубятне. Устроила ему барыня очередную выволочку и велела собираться в путь.
Пока прощались с молодым барином, все бабы выли, а Елизавете Захаровне даже дурно сделалось. Петька стоял в стороне и из-под серой треуголки горели недобро и решительно его черные глаза.
Емельян Захарович дал напутственное слово племяннику, передал Петьке рекомендательные письма и, погрозив холопу кулаком, прошипел:
– Смотри мне!
Глава 3
На станцию добрались уже затемно. Смотритель сказал, что лошадей поменяет утром. Барин Дмитрий Павлович был в ярости, и опять-таки попало Петьке. До Петербурга еще шестьсот восемьдесят верст, а сил уже терпеть не находилось.
Парень сверкнул злобным взглядом. «Недолго осталось, увалень. Сейчас бы я сбежал, так ведь поймают, выпорют и в Сибирь. Не видать мне Кронштадта тогда, как своих ушей».
Натерпелся Петька за свои двадцать два года. Емельян Захарович хозяин был не свирепый, конечно, но провинностей с рук не спускал. На конюшне пороли крестьян люто. Но Емельян-то Захарович не так страшен. Как барин он был и справедливый, и суровый, никогда в сердцах не наказывал, всегда разбирался. А вот сестрица его Елизавета Захаровна, та стерва невозможная. Сколько девок она велела запороть, как показалось ей, что «строят глазки» ее сыночку. Любительница охоты и борзых, заставляла молодых крестьянских матерей вскармливать грудью щенков. Тех, кто противился – под кнут.
На беду Петькину, воспылала вожделением к нему барыня-волочайка2. Виду Елизавета Захаровна слыла восхитительного: серые с поволокой глаза ее томно взирали из-под густых ресниц, алые губы манили порочной пухлостью, арбузные груди выпирали из декольте робы3 пышной сдобой.
Петька-цыган, до поры худой чумазый мальчишка, стал входить в возраст. Сложением своим – чистый Аполлон, черты лица его восхищали мужественной гармонией, от взгляда Петькиных черных глаз по коже струились ручейки теплой истомы. Елизавета Захаровна, грозная помещица, «поплыла». Одним жарким июльским днем не пошла она подремать в тени, знала, что на реке Петька-цыган купает лошадей. Юноша выводил своего любимца, рыжего дончака, из воды, похлопывая жеребца по мокрой сильной шее и целуя его в морду, сам как есть, как