как под крышу,
собрал я всё, что написал.
Но до сих пор ночами слышу
неведомые голоса.
Совсем неразличимы вроде,
а то вдруг громки и резки,
они порой ко мне приходят
и трогают мои листки.
Заброшенные – в даль какую?
Погибшие – в каком бою?
Они ликуют и тоскуют,
и песни старые поют.
Быть может, грежу я спросонья
и знать об этом не могу.
А может, это просто совесть,
перед которой я в долгу?
И незабвенными годами
я снова душу опалю —
одно лишь слово угадаю,
одну лишь песню допою…
(Из книги «Душа подобна камертону», 1997 г)
«Скажи мне, Сеятель, откуда…»
Скажи мне, Сеятель, откуда
твоё случайное зерно?
Какое совершить мне чудо,
чтобы в душе взошло оно?
Ты в грудь мою вдохни отвагу,
чтоб, не жалея дней и сил,
я безрассудно на бумагу
судьбу свою переносил.
И пусть сюжет мой будет труден,
и ждать придётся много дней,
пока вкусить сумеют люди
плоды фантазии моей…
Творчество
Прозрение. И – шок.
И кажется, что снова
ни строчки за душой
не значится, ни слова.
Прозрение. И – мрак.
К утру иссушит кашель.
И кажется, что так
любой досужий скажет.
Прозрение. И с ним —
желание отсрочки.
И надо столько сил
для каждой новой строчки,
чтоб вновь себя связать
с чужой судьбой как брата.
И лучше не сказать,
чем прожито когда-то…
(Из книги «Душа подобна камертону», 1997 г)
«Век прошедший, почти былинный…»
Век прошедший, почти былинный,
вспоминается без труда.
Вот – пропахшие нафталином
полустанки и города,
птичьи трели, любимых лица,
огоньки на ночной реке…
Всё зачем-то в душе хранится,
как у бабушки в сундуке.
Звуки глохнут, цвета линяют,
даль расплывчата, как в дыму…
Ни на что их не променяю,
не доверю их никому!
…Молоко в запотевшей крынке,
книжки, брошенные в траву…
Может, в этой, родной глубинке
я, друзья, до сих пор живу.
Просыпаюсь под птичий щебет
от дыхания ветерка
и смотрю, как растут на небе
белоснежные облака…
Родословная
Моё родовое древо
стране не давало поэтов.
Оно рождало Отечеству
пахарей и солдат.
Моё родовое древо