и не вспоминает о ней… Ну и пусть!
От этих мыслей ей становилось себя всё жальче. Слёзы текли всё сильнее. Рыдания становились всё громче. Если сначала она плакала, потихоньку, чтобы её никто не услышал, то теперь она не сдерживала рыданий. Ей так хотелось, чтобы хоть одна живая душа услышала её. Ей так хотелось, чтобы её нашли, обласкали и согрели. И тогда бы она рассказала, как скучала по интернату, по ребятам, по классу. Как она раскаивается в том, что ударила Римму. Но в тоже время она не могла простить им разоренной заветной «балетки» и нехотя ловила себя на мысли, что осуждая себя за свой поступок, в душе упрямо продолжает спорить с ними.
«Да, – думала она, всхлипывая, – я, наверное, больше виновата, чем Римка. Ведь она только обзывалась, а я её ударила. Вон синяк какой…»
«Римка, конечно, дура, – размышляла она несколько минут спустя, – и зачем только я с ней связалась?»
Она вспомнила вычитанную в какой-то книге очень понравившуюся ей фразу: «Будь гордым и умным. И никогда не опускайся до уровня своих врагов и не расправляйся с ними их же методами». «Ага! А как же надо было? Зачем они бойкот устроили?» – Она тоскливо искала и не находила решения. И вообще, она не такая уж и плохая, испорченная девчонка, и её совсем не за что отправлять в колонию. Ей уже самой хотелось вернуться в интернат. И вовсе не из жажды тепла, уюта и еды и не из готовности к самопредательству и отсутствия гордости. Это было естественное желание ребёнка вернуться в очаг спокойствия, безопасности и равновесия, теперь всерьёз грозящего реальной его потерей.
Маша не была склонна к бродяжничеству. Просто вся её небольшая, тринадцатилетняя прошлая жизнь, до краёв наполненная горьким опытом, вынужденно и постоянно гнала её прочь из дома – от жестокости и неблагополучия, но и просто из чувства самосохранения. Она научилась выживать в одиночку. И была привычна к частым вынужденным скитаниям и ночёвкам в лесу, в стогу сена, на чердаках, в пустых перевёрнутых лодках – ночью на берегу ветреного моря. У неё было от природы крепкое здоровье. Она могла попить из лужи на дороге – без всяких для себя последствий. Она ничего не боялась. Её никто никогда не искал.
С раннего детства она усвоила, что никому в жизни не нужна. Единственное, что она постоянно испытывала – холод и то, что ей всегда мучительно хотелось есть. Когда-то у неё был отец. Но он давно где-то пропал навсегда…
– Кто здесь? – Вдруг сквозь всхлипы услышала Машка. От неожиданности она замерла, хотя в душе очень хотела, чтобы её скорее нашли. Но дверца кабины уже открылась, и ослепительный луч карманного фонарика остановился на ней. И такой знакомый, такой родной, ломкий мальчишеский голос, в котором звучала неподдельная теплота и радость, Славкин голос, произнёс:
– Вот ты где! А ну, вылезай! – И мягко потянул её из кабины за озябшую руку. Она впервые облегчённо и счастливо вздохнула за эти