зачем же такое добро выбрасывать, пар те в задницу! – возразил Ухарь. И гордо добавил: – Это окоселовка, моего собственного изготовления. А бандюками, браток слав, голову не забивай, есть у меня на их счёт одна задумка. Давно продумывал такой случай, хотел проверить, что получится.
– Ну и рожи у них мерзкие, – заплетающимся языком пробормотал Благуша, уже ощущая себя рядом с таким богатырём, как Ухарь, в полной безопасности. – Я как взглянул – сразу понял, что лихие людишки…
– Твоя правда, – согласился махинист, доливая чарки, казавшиеся на фоне его лапищ просто напёрстками. – Особенно у моего братца, Хитруна. Всем харям харя, пар ему в задницу.
Благуша моментально протрезвел. Отдёрнул руку от чарки, слегка отстранился от стола, выпрямился:
– Братца? Хитрун твой брат?
– Ага. Двоюродный. В семье не без урода, верно, брат слав? Так выпьем же за уродов, которые нам со скуки помереть не дают! – И Ухарь хлопнул свою чарку до дна одним глотком, даже не поморщившись.
– И… что делать будем? – поинтересовался Благуша, больше не притрагиваясь к сивухе. В безопасности рядом с Ухарем он себя больше не ощущал. Сродственные связи, оторви и выбрось, на дороге не валяются. На словах говорится одно, а подразумевается, как обычно, совсем другое. Может, и махинист с бандюками в сговоре? Проклятие, спохватился он мысленно, он тут сидит, а Минута там одна-одинёшенька за бандюками присматривает! Как бы не обидели они её, вражьи души…
– Вот что мы сделаем, – хитро щурясь, проговорил между тем Ухарь.
И изложил свой план. И сразу стало ясно, что махинист свой парень! В доску, оторви и выбрось!
Глава шестнадцатая,
где Выжига все-таки продолжает путь
Голод – лучшая приправа к пище.
Над степью нёсся тоскливый вой. На два голоса. Человеческий и звериный.
Слаженно выводили солисты невольного дуэта, переливчато – чувствовалось, что времени даром не теряли и спелись неплохо.
Отчего выводил горлом затейливые трели зверь, Выжига не знал, но его душа страдала от безысходности. Так вляпаться в череду совершенно дудацких, непредсказуемых, безумных обстоятельств – это ведь надо суметь! Сначала с бегунком – чудо, что шею не сломал, зато чуть в озере не утоп, которое своим же долгольдом и наполнил, а тут ещё эта оказия с ханыгой, так не вовремя подвернувшимся под руку…
Ишь, заливается, мерзавец. Выжига прекратил выть и затравленно глянул сквозь ветки вниз, на вольно разлёгшегося в траве зверя. И не поймёшь, кто над кем издевается, он над зверем, как лично хотелось бы думать Выжиге, или зверь над ним.
И так ему стало тошно в этот миг, что злость вспыхнула в душе словно охапка сухого хвороста, подброшенного в весёлый, трескучий костёр. Злость совершенно бессильная, ведь поделать с ханыгой он ничего не мог, и потому особенно выматывающая. Выжига аж заскрипел зубами, представив, как ржал бы над ним Благуша, узрев его на этой дудацкой иве. И с силой дёрнул себя за ус, прогоняя боль