Пока Париж спал. Рут Дрюар

мере стали их сообщниками.

      – Что ты имеешь в виду?

      Она нахмурила брови.

      – Ну, мы позволяем им брать нашу еду, наше вино, наши земли, наши дома. Трудно – даже невозможно – обычным гражданам вроде нас идти против военного присутствия немцев здесь; не так уж много можно сделать в одиночку.

      Он подлил ей вина, хотя она выпила всего пару глотков.

      – Да, но мы ведь должны хотя бы попытаться сделать что-то, разве нет?

      Жан-Люк кивнул.

      – Ты ведь знаешь, где я работаю?

      – Не совсем… Не думаю, что ты мне говорил.

      Он потер глаза и оглядел кафе. Пока они сидели здесь, никто больше не заходил, а те двое мужчин уже ушли, осталась только одна пара в нескольких столах от них. Но они были больше заинтересованы друг другом, чем происходящим вокруг. Он наклонился ближе к Шарлотте и понизил голос:

      – Я работаю в Бобиньи, это станция в Дранси – лагере, откуда увозят всех евреев.

      Он сделал большой глоток вина. Протерев губы тыльной стороной ладони, он продолжил:

      – Шарлотта, они их увозят тысячами, и мы не знаем, куда их везут.

      – Разве их отвозят не в трудовые лагеря в Германии?

      Он покачал головой.

      – Мне кажется, их отвозят куда-то очень далеко и потом… потом избавляются от них.

      – Что? Что ты имеешь в виду?

      – Прости, Шарлотта. Я не хотел об этом говорить.

      Он обхватил голову руками.

      Шарлотта потянулась к нему и дотронулась до его руки.

      – Скажи мне, что ты имеешь в виду.

      Жан-Люк не знал, стоит ли ему продолжать. Возможно, лучше говорить на отвлеченные темы. Он мог бы разговаривать о ней, делать ей комплименты, как в госпитале. Это было весело, но его ум сейчас занимали более серьезные вещи. Время неслось так быстро, что было не до фривольностей. Он посмотрел прямо в ее темно-карие глаза, желая, чтобы их разговор был совсем иным.