конечно, но ты всегда была… – я умолкаю, внезапно удивившись, отчего я настаиваю на своем. Почему мне так важно услышать от дочери подтверждение собственных слов. Если все это не ради нее, как мне еще оправдаться?
Дочь откидывается на спинку стула, и у меня возникает ощущение, что она раздумывает в нерешительности. Виктория отпивает немного воды и продолжает сидеть, разглядывая бокал. Я вижу, что она хочет высказаться, но выжидает. Мне опять становится страшно. У дочери есть мужество, которого мне никогда не хватало, она не боится принимать вызовы, о которых я не смела и мечтать. Виктория принадлежит к другому поколению – поколению тех, кто умеет за себя постоять. Но бывает, что озвученная ею правда причиняет боль. Оттого и страх – на этой неделе я уже свое получила. Латинское название еще не успела запомнить. Да это и неважно, я все равно не собираюсь никому рассказывать. До тех пор, пока смогу скрывать.
Диагноз мне поставили в понедельник. Я неизлечимо больна. Нервные клетки моего головного и спинного мозга разрушаются, вызывая мышечную атрофию.
Со временем меня ждет паралич дыхательных путей. Если верить статистике, жить мне осталось около двенадцати месяцев.
– Я начала ходить к психотерапевту, – говорит дочь.
Я слышу, но думаю только о моей тайне. Из-за нее мы находимся в разных мирах и говорим на разных языках. Виктория не знает, что время гонит меня к своему концу, туда, где я буду ни для кого не досягаема. Она не знает, что слова надо подбирать с осторожностью.
– Я осознала, что мне надо разобраться в самой себе, – продолжает дочь. Она бросает на меня взгляд, которого мне хотелось бы избежать. Потом опускает глаза и начинает водить пальцами по стакану с водой. – Все началось с того, что я прочитала несколько книг о самопомощи. О самоощущении, моделях поведения и тому подобном. И вот тогда я поняла, что мне необходима терапия.
Я не хочу ее слушать, но послушно сижу и жду продолжения.
– Взять, например, отношения. То есть, я хочу сказать, любовные отношения.
Сидящая рядом с нами компания встает из-за стола и уходит, и мне внезапно хочется последовать за ними.
– Я не знаю, как объяснить, но у меня никогда не получается их выстроить. Мне стало совершенно очевидно, когда я прочитала эти книги. Я хочу сказать, с оглядкой на тебя и отца. – Она опять опускает глаза.
– Что ты хочешь сказать?
– Ну, я имею в виду ваши отношения. Не лучший пример перед глазами.
Моя граница нарушена. Я чувствую, как гнев, который сдерживался на протяжении пятидесяти пяти лет, вырывается наружу и, не в силах совладать с порывом, извергаю слова.
– Вот как! Значит, теперь я услышу, какой плохой матерью я была? Ты об этом? Как паршивое детство испортило тебе всю жизнь? Так вот я тебе скажу, Виктория, – ты и понятия не имеешь о том, что такое паршивое детство.
Я слышу собственные слова, но эхом во мне отзывается другой голос, и я прихожу в ужас оттого, что эти слова могли слететь с моего языка. Как слова, которые я обещала никогда, никогда в жизни не говорить своему ребенку, отразились