и у меня не будет собственного внутреннего мира. Ты считываешь мысли без труда. Теперь я для тебя закрыт. Ты больше не проникнешь в мою душу. Я всё-таки устроен быть свободным.
Корэф поднялся, сняв с плеча чужую руку, и вышел быстро и решительно. Он торопился потому, что знал Риннэ. Промедлит, и она успеет вырваться из шока и вцепится в него, не оторвать.
Риннэ осталась на софе сидеть. В отчаянии опустились на прижатые колени сложенные вместе руки. Глаза уставились уже не в дверь, куда-то в стену. Следа не стало от самоуверенной и гордой роботсвумэн. В ней что-то медленно происходило. Она искала считанный соперницы портрет. Искала в центральной базе данных, но не нашла.
«Но так не может быть! – схватилась Риннэ. – Нет, почему же, может, если это человек», – злорадно прозвучал ответ. Риннэ стучала каблучками по квартире, руками грудь обняв и в размышлении голову склонив. Страх потерять его, любви лишиться – ревность её по комнате метала. Вдруг круто повернулась и произнесла:
– Ну с этой-то я справлюсь быстро! Без труда. Я знаю офис, где они сидели, и сообщу полиции об этом. Полиция пусть её найдёт и изолируют. Отправят к жалким её людишкам в их лагерном раю в горах. Пусть там, вдали, стареет и ветшает. Я поборюсь! Мой Корэф! Мой! – от бешенства Риннэ метала молнии в коротком замыкании.
Как ноги привели его к Анжи, Корэф не помнил, но он стоял перед её дверьми. Анжи открыла. Корэф как ворвался, не поздоровался:
– Анжи, хочу тебе сказать, с тобою поделиться. Мне тревожно.
– Садись. Я слушаю.
– Мне кажется, должна беда случиться. Предчувствие во мне наружу рвётся. В себе не в силах удержать. Анализ всего, что происходит как часть истории глобальной на планете, привёл меня к ужасным заключениям. Пока всё выглядит красиво, мирно. Но держится всё это на последних нитях. Я знаю хорошо историю, я знаю хорошо и роботсмэнов. История всё время повторялась. Война и мир чередовались. Мне кажется, я знаю, почему. Из-за звериного происхождения людей. Но люди создали и нас себе подобно.
– Ты прав, Корэф. Мораль людей ничем не отличалась от звериной: отнять и поделить добычу, главенствовать и царствовать над всеми, других заставить на себя трудиться. Тогда добро от зла не отличались. Добро творилось злом и добывалось причинением зла. Потом мораль очеловечилась, зло стало аморальным. И всё равно, мораль – это вуаль, которая звериность прикрывает как фиговый листок, сдуваемый ветрами. Её полупрозрачность провоцирует инстинкты. Под маской праведности скрывается всегда флакончик с ядом зла. Смешались представления людей. Не различают в большинстве, кто добр, а кто злодей.
Корэф кивнул и как бы сам с собой заговорил:
– Роботсмэны позволили всего достичь бескровно. Мы, роботы, своим рождением решили человечества проблемы.
Анжи присела рядом:
– Да, дождались золотого века, когда разрешалось не работать и жить в достатке! Проблемы вдруг возникли посерьёзнее, когда все поняли, что стали не нужны.