страшный шум. Кричали, били кружками о решётки. Многомесячное душевное напряжение нашло наконец выход. Выкрикивали какие-то лозунги, смысл которых сами не понимали; из окон женского отделения неслись вопли, как из глубин ада. Словом, всеобщая истерика и бунт. Боголюбова увели, а Трепов уехал в самом отвратительном расположении духа.
В самом деле, как быть? В Доме предварительного заключения – беспорядки. За это кого-то надо примерно наказать. И тут ещё эта опрометчиво брошенная фраза про «высечь». Телесные наказания вроде бы законами отменены, хотя в отношении осуждённых на каторгу их, помнится, в каких-то случаях применять можно. А вот отступать от своего слова, даже выкрикнутого в запальчивости, нельзя: какой же иначе будет авторитет, какое уважение к власти? И Трепов поехал в Министерство юстиции посоветоваться, в глубине души надеясь, что там ему скажут: сечь нельзя!
Но директора департамента Кони, на которого надеялся Трепов, не оказалось на месте. (Потом, по словам Кони, Трепов будет жаловаться ему: «Я ведь солдат, я – человек неучёный, юридических тонкостей не понимаю!» И с трогательной наивностью сообщит, что лично послал Боголюбову в утешение чаю и сахару.) Пришлось идти к министру юстиции графу Палену. Этот неожиданно зло заявил, что он считает решение высечь арестанта совершенно правильным, что вообще их всех сечь надо. Деваться было некуда. Вечером того же дня Трепов отправил в Дом предварительного заключения офицера с приказом подвергнуть заключённого Боголюбова двадцати пяти ударам розгами. (Весьма замечательно, что исполнял приказ полицмейстер Дворжицкий: через три с половиной года именно он будет сопровождать императора в его роковом пути по Екатерининскому каналу навстречу бомбам Рысакова и Гриневицкого.) Экзекуция совершилась во дворе, её можно было видеть из окон. Вслед за этим Боголюбова перевели в тюрьму Литовского замка, а арестантов Дома предварительного заключения, особенно бурно участвовавших в беспорядках этого дня, побросали в карцер.
В общем, история вполне нелепая, а значит, для России обыкновенная. В последующие дни известия о розгосечении и бунте в Доме предварительного заключения просочились в газеты. Курнеева на всякий случай перевели в Градоначальство, офицером для особых поручений. Впрочем, тогда, летом 1877 года, всё это дело общественного интереса не вызвало. Тем более что в печатных публикациях не было названо имя Трепова. Да и вообще имена названы не были. О Боголюбове скоро позабыли. И вот, в январе – этот неожиданный выстрел.
Разумеется, первое предположение, родившееся 24 января во всех умах: покушавшаяся – любовница или невеста Боголюбова, мстящая за своего униженного возлюбленного. Тогдашнее общество очень любило такие кровопускательные мелодрамы. Судебно-следственные власти в определении характера дела исходили именно из этой версии. И хотя вскоре выяснилось, что Засулич вовсе не была знакома с Боголюбовым и никогда с ним не виделась, это не