раньше занимал Кони, а после него – Желеховский). Обвинительный акт подписывал не Лопухин, а товарищ прокурора окружного суда Кессель. Дознание проводили и в предварительном следствии участвовали жандармские офицеры, никак не связанные по службе с Лопухиным и вообще с Министерством юстиции, а подчиняющиеся III Отделению. Наконец, с первого до последнего дня следствие контролировал министр юстиции, генерал-прокурор Пален, непосредственный начальник Лопухина.
Итак, если действительно было принято решение – во что бы то ни стало представить стрелявшую в Трепова женщину одинокой Немезидой, – то оно было принято на самом высоком уровне. Возможно даже, выше Палена. А выше министра в служебной иерархии Российской империи стоял только император.
Вспомним: тот же Кони сообщает о своей встрече с государем на лестнице в здании Градоначальства. Анатолий Фёдорович спустился вниз и отправился по своим делам, а Александр Николаевич поднялся наверх, в приёмную, где находились в это время Пален и Лопухин. Вне всякого сомнения, между ними и государем состоялся разговор. И, судя по всему, были получены (или сообща выработаны) некие установки. Установки эти родились не из обстоятельств самого дела – тогда бы их легко было изменить в процессе следственной работы – а на основании внешних соображений политического характера. Только таким образом можно объяснить все странности следствия. Ход (и, как казалось, исход) дела был предопределён верховной властью ещё тогда, когда даже личность стрелявшей не была установлена. Верховную власть, в отличие от общественности, интересовала не она, а Трепов. Он лежал, раненый, в соседней комнате, а здесь, в приёмной Градоначальства, решалась его судьба.
На протяжении 1860—1870-х годов за широкой спиной самодержавной власти шла непрерывная глухая борьба придворных группировок. Они не имели названий, чёткой идейной ориентации и определённого состава. Это была своеобразная кадриль, в которой партнёры сходились, расходились, менялись местами в зависимости от личных амбиций и политических обстоятельств. В глазах всезнающей и обо всём догадывающейся столичной общественности они представали как «либеральная» и «консервативная» партии, но считать их таковыми по существу можно очень условно. Центром притяжения так называемых «либералов» был двор великого князя Константина Николаевича; точкой опоры их противников – покои императрицы Марии Александровны и наследника престола Александра Александровича[2]. А так как столичная общественность в основной своей массе была настроена либерально и даже, пожалуй, отчасти революционно, то «партия Константина» имела в Петербурге немалое влияние. Самодержцу, конечно, приходилось лавировать между сторонниками жены и сторонниками брата. В какой мере сама императрица Мария Александровна и великий князь Константин Николаевич участвовали в этих политических танцах – определить непросто. Всё ведь было прикрыто золотошвейным