Спускался с чердака: сядь, послушай, вот написал кусочек, надо проверить интонацию. Спрашивал: ну, как на твой вкус? Мать всегда восхищалась: замечательно, все как в жизни!
«Меня не спрашивал… – Она сворачивает на асфальтовую дорогу. – А если бы спросил? И в какой это жизни нормальные люди так разговаривают?» Во рту неприятно горчит.
Она притормаживает у магазина на горке.
Свет, бликующий на асфальте, слепит глаза. Слепые глаза видят пыльный проселок, по которому движется грузовик. В кузове покачиваются бидоны – сейчас их начнут разгружать…
В юности ходила сюда за молоком. В те годы молоко продавалось по записи: в начале месяца подавали заявки, заносили в конторскую книгу. Покупатели сходились заранее: неизвестно, когда привезут. Разбредались, усаживались в тени. Чтобы не сбить очередь, ставили пустые бидончики. Завидев молочную машину, сбегались, занимали места. Очередь принимала форму шмелиного роя. Водитель выходил из кабины, откидывал борт. Рой гудел терпеливо. Если кто-то опаздывал, его место караулил бидон…
Она поднимается по ступеням. С опаской, будто переходит воображаемую границу, вступает в пространство памяти. Там остались деревянные полки: крупы, макароны, брикетные супы, портвейн Солнцедар. Отрава отравой, при чем здесь солнце?..
Открывает дверь.
Магазин как магазин. Теперь такие везде, в каждом чертовом пригороде. Отделы: гастроном, хлебный, молочный. Вода представлена пятью-шестью наименованиями.
Она замирает у прилавка, пытаясь вообразить: тех, стоявших в той очереди. Если бы им сказали: настанет время, когда здесь будут продавать воду. Наверняка забросали бы камнями… Или пустыми бидонами…
– «Аква Минерале с газом».
– Вам похолоднее? – продавщица кивает на холодильник. Бутылки: разноцветные, рядами. Кока-кола, чай, пиво, квас.
– Нет, – она качает головой.
Из-под крышки бьет пенная струя.
Женщина с ребенком на руках оборачивается. Не то чтобы осуждает. Просто реагирует.
«Ну почему? Почему они не могут держать свои реакции при себе?»
Мы с тобой – одно целое! Наша общая жизнь…
«Не общая, а моя. Которая никого не касается…» – пьет, высоко задирая бутылку, будто трубач, дующий в трубу. Выдувает дивную мелодию своего недалекого будущего, которую никто из местных не услышит. Когда будущее обратится в настоящее, она будет далеко.
Краем глаза замечает: ребенок – смотрит внимательно, шевелит губами, словно подпевает беззвучной песне. Она закручивает крышку. Коротким, решительным жестом. Будь он постарше, наверняка бы понял. Тетенька хочет сказать: это – моя вода.
Младенец ударяется в плач. Направляясь к двери, она чувствует себя виноватой. Хотя, если разобраться, при чем здесь она? Ребенка мучает жажда – за этим должна следить его мать. Мать, а не чужая женщина.
Женщина. Ее мать любила это слово. Морщится. «Мне никогда не нравилось». Даже в юности, когда оно должно казаться загадочным.
Забираясь