мне ту, мою любимую…
– Блондинку?
– Да, кажется, блондинку. У нее еще взгляд такой…
– Это у тебя взгляд, а у нее бюст!
Игроки потешались друг над другом и над картами, их щеки краснели, игра приобретала особый чувственный оттенок, когда партнеров привлекает не результат, не проигрыш или выигрыш, а сам процесс.
Играли обычно в самого простого подкидного дурачка. И проигравший, вместо того, чтобы переживать из-за неудачи, не обращая внимания на смешки более удачливых игроков, рассматривал кусочки атласного картона у себя в руках. Мужчины потихоньку присвистывали, а то и восхищенно матерились.
Кроме этих вечерних посиделок, да еще всенародных праздников, особых развлечений не было.
Мама, не спрашивая согласия других родителей, стала режиссером-постановщиком детских утренников; она собирала всех советских ребятишек и разучивала с нами стихи и песни, шила нам костюмы, мы даже ставили небольшие спектакли.
Взрослым очень нравились наши концерты, хотя каждый из них неоднократно бывал на репетициях, и всю программу в поселке знали наизусть, задолго до начала праздника. Родители каждый раз вручали нам подарки, их покупали и прятали, но мы неизменно находили яркие шелестящие пакеты и шепотом рассказывали друг другу об их содержании.
К Новому году обязательно украшали елки, роль которых играли пушистые хвойные деревца, усыпанные оранжевыми ягодами. Говорили, что они похожи на наш, российский можжевельник.
Дедом Морозом наряжался наш парторг, а я была снегурочкой. Мы любили праздники.
Русским женщинам в забытом Богом Эль-Абеде приходилось нелегко. Мужья работали на руднике, для жен у них оставалось не так уж много времени. Женщины сами придумывали себе занятия. Самым повальным увлечением было вязание, вынужденные домохозяйки обвязывали свои семьи на много лет вперед, щеголяя друг перед другом сложностью новых узоров и сочетанием цветов.
Еще одним маленьким развлечением был поход в магазин или на рынок, за всякой мелочью. Покупать что-либо серьезное в поселке было невыгодно, покупали продукты, да и то, в основном, каждодневные. Хлеб продавался в небольшой лавке на окраине поселка – длинные тонкие батоны. Русские страдали по черному – «бородинскому», вспоминали вкус его и селедки.
На рынок ходили женщины, а за хлебом посылали нас – детей.
Открытые лица, руки, ноги европеек сильно смущали неизбалованных арабов. Пожилые старались вести себя прилично, зато молодежь, особенно мальчишки, могли и нагрубить, и бросить камнем.
Детей на «контракте» было немного: человек восемь, включая совсем еще маленькую Куралайку – дочку Набу и Айши; они, как и мои родители, приехали из Жезказгана. Несколько семей с Урала, еще одна – из Караганды, и переводчики – из Москвы. Переводчики – муж с женой были совсем молоденькие, у них детей не было. Еще была семья врачей из Еревана и наш начальник с женой, кажется, из Свердловска – к ним дети приезжали только один раз на каникулы. Это были уже совсем взрослые девушки и юноши. Они смотрели на нас с высока, когда мы, замирая от восторга, наблюдали за их степенными разговорами между