к хлеву, свиньи в хлеву будут слышать звуки оттуда, но никто не станет их стесняться. Он же, доктор, никогда не попросит Аш-бэ докладывать о таких звуках. А вот о свидетельствах заговора – приходится. Цель оправдывает средства. Чьи-то правила он этим мне напомнил…
Я спросила, хотя чувствовала, что сама шагаю в открытую могилу, но взятая на себя в этом разговоре роль несправедливо обвиненной невинности этого требовала, а отступить от роли было бы еще опаснее: какие же свидетельства заговора он мог уловить в простом разговоре? И не принимает ли он кошку за льва?
Он повторил те наши слова, которые показались ему подозрительными, и я про себя согласилась с ним. Они были подозрительными. На самом деле дело не только в словах. Если учесть, что Марсию он поймал еще до разговора, было уже подозрительно, как мы втроем гадали, что с ней случилось. А если учесть еще, что двух моих собеседниц он после этого разговора уже тоже уличил, было подозрительно, что с ними была я. И хуже всего было то, что кто-то из них – но не я, такого он не утверждал – пожаловался, что трудно «сидеть тише воды, ниже травы», когда непонятно, что происходит. В приведенном выражении и его восприятии чувствовалась цитата из инструкции, которую заговорщицам могли дать только заговорщики более высокого ранга.
Но, конечно, вслух я соглашаться не стала. Не стала я, впрочем, и подвергать сомнению точность воспроизведения, тем более что я примерно помнила, что так мы и говорили. Если бы я усомнилась, с него сталось бы потащить меня в подвал и заставить зверя Аш-бэ при мне повторить весь разговор нашими голосами. Бр-р-р. Гадость. Не знаю, как он выглядит, этот зверь, и знать не хочу. И так от этой перспективы меня бросило в дрожь. Не понимаю, как Марсия могла нырять в резервуар в темном подвале, рискуя во мраке встретиться с этим его порождением. У бюргеров иногда совсем нет здравого рассудка. Удивительно, ведь, казалось бы, это рыцарям нужно выказывать отчаянную храбрость, даже и в безнадежном положении.
Так что я не подвергла сомнению правильность пересказа, но я, разумеется, отказалась признавать этот разговор подозрительным. Я сказала, что это случайное совпадение времени и места. Что касается моего участия в разговоре, то я просто умею поддерживать беседу, вот и все. Так я воспитана: даже когда не все понятно, я не подаю виду. И стараюсь делать вид, что хорошо понимаю, о чем речь. Если они заговорщицы, значит, меня это умение подвело: я обманула даже монсеньора доктора, хотя, наверное, ему будет трудно это признать в ущерб своему высокому мнению о собственной проницательности. Я говорю: «если». Для меня все эти его подозрения – никакое не доказательство. Если даже они признались, то, может, это со страху, или от запальчивости, или еще по какой причине, могли себя оговорить. В конце концов все мы тут после инквизиции приучены поскорее признаваться во всех обвинениях, пока нам не сделали невыносимо больно, ведь тогда все равно придется, и что мы выиграем?.. Если он вообще не выдумал эти их признания, чтобы меня обмануть