родить ему шестерых детей.
– Не лучше, не лучше… Что вы понимаете в эротике? Это ведь непередаваемо сексуально – кровь плачущей девственницы на белой простыне!
– Кажется, я догадался, кого конкретно вы, господин Судья, имеете в виду, – пробормотал Обвинитель, пряча глаза от ведьмы.
– Ignorantia quandoque consolationem largitur, – буркнул Судья. – Я хотел сказать, что незнание порой утешение дарует, медам и месье.
– Перестаньте говорить непонятно! – взвизгнула ведьма. И вдруг криво улыбнулась. – Впрочем, я же не дура последняя… Поняла. Но если вам известна моя будущая… или всё-таки прошлая… моя новая судьба, не могу ли я услышать о ней? Прошу, хоть в двух словах!
Не покидая кушетки, Клео встала на колени, а ручки сложила перед собою молитвенно. Обвинитель неизвестно почему облизнулся.
– Если в двух словах, то ваши дурные наклонности реализуются и в новой жизни. То есть вы дадите им волю, и… И примете смерть в соответствии с правом и обычаями своей страны.
– О! Я увижу настоящую плаху и палача с топором! Я обдумаю и велю пошить свой наряд, выберу подходящий макияж и, клянусь Пейзаном, именно я буду от начала до конца режиссировать мою казнь. Я услышу, как лезвие топора отделит мою голову от тела, увижу фонтан пенящейся крови, собственной моей крови! Я не премину проверить, может ли отрубленная голова говорить, и, вы уж поверьте, заранее выдумаю, что мне ляпнуть! Ах, это будут невероятные ощущения! Чего будут стоить наши жалкие любовные судороги в сравнении с этим неистовым праздником боли и крови?
Судья подождал, не скажет ли ещё кто чего, и провозгласил со всей возможной торжественностью:
– Приговор вынесен!
И после паузы:
– Желаете ли вы, прекрасная ведьма Клео, подать апелляцию мне, Судье Межмирья?
– Нет! – отчеканила она.
Судья склонил голову. Но тут же и поднял её, услышав, как Защитник тихонько попросила:
– Клео, миленькая, сойди с кушетки, прошу…
– Отстань, Капо! Я приняла как раз подходящую позу.
– Кушетка и без того недешёвая, а теперь наши фетишисты заплатят за неё столько, радость моя, что она одна покроет все твои займы у «Гнусного ростовщика»…
– Ну, только ради тебя…
Осуждённая спустилась с кушетки и снова встала перед нею. Судья прищурился. А Клео произнесла капризно:
– Вот только не бухнусь я на коленки вдругорядь. Ежели на ковре, получится, что я перед вами всеми…
Тут она обратилась в статую из нестерпимо яркого, белого пламени – и исчезла. Остались только горящие, коптя, обрывки платья, их тотчас же потушили тугие струи углекислого газа. Платон, конечно же, постарался. Если и промелькнула в воздухе вонь горелой плоти, её тут же вытеснил смрад пылающей синтетики, а через пару секунд и он развеялся.
Не торопясь, поднялась с кресла Капо, подошла к кушетке, носком серебряной туфельки разбросала очерченные чёрной каймой ошмётки платья – и все увидели на ковре два выжженных следа изящных женских ступней.
– Вот