словно мир расколдовали. Из какой-то подворотни пахнуло прохладой и мочой, ударили часы, шевельнулась волна, зевнул то ли невидимый кот, то ли мраморный лев, и нужная площадь появилась за первым же поворотом. Парковка, машина, дорога сквозь ночные поля и стрекот цикад. Они не помнили, как добрались до гостиницы, и вскоре без сил повалились на кровать. И их сон, как и страх, был одним на двоих…
Нина зажмурилась и рванула первую попавшуюся дверь. Это было ее купе.
– Пьянь, – утирая слезы, проворчала она, закрывая за собой замки и отгоняя воспоминания.
Она уже почти спала, когда ей послышалось, что сквозь стук колес кто-то зовет ее.
– Нина-Нина, куда ты, куда ты? – спрашивал незнакомый голос.
– Не знаю. Никуда. Вперед. По кругу.
Нина заснула.
– Ну почему ты так растрепался? Ну что же это такое? Посмотри, на кого ты похож. Разве так выглядят хорошие мальчики? Нет-нет. Надо навести порядок. Вот так. Вот так. Чтобы все было правильно. И красиво. Вот так шарфик поправим. И пуговицы застегнем. И вот эту, самую верхнюю. Пуговичку… Вот. Все должно быть опрятно. И волосы… И руки… Надо вот так положить. Смотри. Совсем другое дело.
Егор выглянул из-за винных полок. В кондитерском отделе среди стеллажей с зефиром и мармеладом стояло инвалидное кресло. Вокруг больного юноши вертелась девчонка, похоже, сестра. Мать отвлеклась, выбирая с продавщицей торт, и она занялась братом. Все-то ей в нем не нравилось. И пальто распахнулось, и шарф сбился на сторону. Сам растрепался и разлохматился, и ноги-руки оказались не на месте. Юноша был не в состоянии унять сестру и отчаянным взглядом буравил спину матери. Похоже, он дорого бы отдал, чтобы о нем, наконец, вспомнили и отогнали назойливого комара.
Якобы случайно Егор столкнул с полки напротив коробку с чаем. Коробка была жестяная, и при падении наделала много шума. Женщина отвлеклась, обернулась на звук, заметила красные щеки сына и поспешила к креслу.
– Нина, ну как не стыдно! Я же просила тебя не трогать его. Ну что ты ему покою не даешь? Ему же жарко, зачем ты застегнула и замотала его? Все, в другой раз не пойдешь с нами, останешься дома одна.
Девчонка надулась и отошла в сторону, а Егор перехватил полный облегчения и торжества взгляд несчастного. Он усмехнулся. Эта Нина, точно так же как и его, не могла оставить в покое этот больной мир. Она не могла его вылечить, но могла навести марафет. Сделать его пристойней. Нарядней. Переносимей. Часто Егору казалось, что ее оптимизм граничит с идиотизмом. Нине вечно нужно было поверить в лучшее, окружить себя надеждами, обнаружить свет в конце тоннеля и признаки интеллекта в глазах опустившегося пьяницы. Он считал, что у нее не очки розовые, а зрачки розовые. Ему казалось, что она слишком долго шлифовала чужие тексты, доводя их до идеала. Это вошло в привычку. Будь у нее волшебный карандаш, она бы выправила этот мир, вымарав все его несовершенства.
Похоже, с верой в свою звезду и все хорошее она норовила проскочить в вечность, минуя саму смерть. Егору Нина казалась одной из тех счастливых дурочек,