мне стало, зябко…
– Но зачем же вы тогда…
Кирилл перебил меня:
– Да сейчас-то уже все в порядке. Этот вариант мы нейтрализовали. Правда, скандальным путем, но…
– Я не про этот вариант, а вообще. Зачем вы его посылаете, если… этот алгоритм ваш такой.
– Это не наш, это его алгоритм, – неохотно сказал Кирилл. – А посылаем… потому что это лучше, чем если бы он сам… Разве удержишь? Есть птички, которые в клетке не живут.
Девица шумно шмыгнула носом и объяснила:
– Это все равно что стараться запретить поэту стихи сочинять. Как он это сможет, если он даже думает стихами?
Я вспомнил, как Сашка дирижировал пространствами… А потом почему-то, как нес его через каменную осыпь к месяцу. И ощутил в нагрудном кармане теплый камешек.
Кирилл, морщась, переступил с ноги на ногу. Я сказал:
– Мне очень жаль, что я так неловко… лягнул вас.
– Ничего, – буркнул он. – Будем считать, что это вроде автографа.
4. К вопросу о педагогике
В машине мы молчали. Пантюхин высадил нас у гостиницы и коротко попрощался, сказав, что завтра утром уезжает. Взлохматил Сашке волосы и укатил.
В комнате Сашка увидел очки. Спросил нерешительно:
– Это что?
– Подарок тебе. От «Даблстара»…
Непонятно, обрадовался ли он. Примерил очки, снял, помахал ими. Скинул кроссовки, с ногами забрался на кровать. Тихонько сел, привалился к стене. Натянул очки на поднятые к подбородку коленки, пощелкал резиной…
Я копался в «сидоре», отыскивая чистую рубаху.
Молчание давило нас обоих.
Наконец Сашка сказал, будто издалека:
– Игорь Петрович, простите меня, пожалуйста…
Я понимал, что веду себя дурацки, и все же ответил надуто:
– Ну, ты же знал, на что идешь, когда хотел удрать. Чего теперь извиняться?
– А вы… очень обиделись?
– А ты как думаешь? Радоваться мне, что ли?
Кажется, Сашка чуть-чуть ощетинился.
– А тогда… зачем согласились, чтобы я опять с вами?
«А ты почему захотел, чтобы опять вместе?» – чуть не спросил я. Но вместо этого получилось:
– А затем, что показалось… что возвращаться с «пилигримами» тебе совсем уж тошно. И еще…
Он стыдливо стрельнул глазами.
– Что?
– Я не привык бросать тех, кто со мной в Дороге…
Эх, зачем я его так? Будто наотмашь… Идиот старый!
Сашка сжался. Потом спросил глухо:
– Что же мне теперь? Головой о стенку стукаться?
Чтобы как-то все смягчить, я проворчал добродушно:
– Если голова дурная, расплачиваются другим местом…
Сашка не смягчился. Спросил пренебрежительно:
– А для вас было бы удовольствием отлупить меня, да?
«Дурень, – чуть не сказал я. – Даже своих детей я сроду пальцем не трогал…» Но опять меня защекотал этакий педагогический зуд.
– Дело не в удовольствии, просто для назидания