с которым повстречался он на берегу Москвы-реки под Кремлевской стеной.
Не спалось царю: мучило сомненье – не угасла ли в народе покорность после неудач, которые постигли московское войско на полях сражений. И вообще, что думает теперь черный люд о своем государе? Пристава и послухи уверяют, что в народе – прежняя любовь к царю. Но как этому верить? Государь хорошо знает повадки своих слуг из разыскного дела. Они запуганы самим же царем. Разве не он зачастую избивал своих послухов за плохие вести, которые они ему приносили? Теперь они, из опасения разгневать царя, говорят одно хорошее. Они избегают правды, не хотят гневить его. А у этого бродяги глаза дерзкие и речи смелые. Кто бы ни был он – одно правда: этот бродяга лучше его знает народ.
Царь с тайным нетерпением и тревогою ожидает привода бродяги… Послышались шаги. Тяжелые, неторопливые, лязг цепей. Иван Васильевич приоткрыл дверь в коридор, заглянул. Темно, шаги приближаются.
«Он!» Царь перекрестился на икону, сел в кресло, принял вид осанистый, невозмутимый. Бледный свет огней полночного светильника серебрил парчовую ткань царева кафтана. Напряженно, в ожидании, вытянулось исхудалое крупное лицо царя Ивана.
Раздался стук в дверь.
– Войди! – суровым голосом негромко произнес царь.
В горницу вошел Поливанов, ведя за руку умышленно, с озорством, гремевшего ножными цепями дерзкого, непокорного узника.
Царь приказал Поливанову удалиться в соседнюю горницу.
Некоторое время он молча вглядывался в лицо незнакомца. Да, глаза не те, что у царедворцев: зеленые, простые, гордые, слегка удивленные, как у святых мучеников на иконах. Мелькнула мысль: не изображают ли богомазы под видом святых мучеников на образах народ, недовольный царем черный люд? Богомазы ведь тоже мужики! Свою мысль могут вложить…
– Кто ты? – строго спросил царь.
– Чернец я, ученик святого мужа, коего ты держишь столько лет в заточении в Тверском Отроч монастыре, – смело ответил узник. – Звать меня Гавриил.
– Ты ученик Филиппа? – ласково, тихим голосом спросил царь.
– Не отрекаюсь от святого старца! Муж сильный своею верою и правдой. Не он ли воздвиг крепость веры нерушимой на Студеном море? Среди вод ледовых, бездонных, воссияло, как солнце, его правдивое, доброе слово. И все обиженные тобою тянулись к нему, как трава из-под снега тянется к солнцу. И всем он давал мир и утешение.
– Но чего же ради ты пришел в Москву с берегов Студеного моря?
– Искал случая сказать тебе правду в глаза. Хочу умереть я тою же смертью, что грозит митрополиту Филиппу, в узах, темнице.
Иван Васильевич усмехнулся.
– Умереть мог бы ты и на островке, обрядив себя в железа. Не за тем ты пришел в Москву! Будь правдив! Коли ты ученик святого мужа, поведай мне, своему царю: пошто ты пришел в Москву?
Усмехнулся и Гавриил:
– Привык ты к обманам, государь! Смешно! Никого так много не обманывают, как царей… – Старец засмеялся. – Редко ты слышишь правду,