вот что, Василий Евлампиевич, – кашлянул в кулак Странников. – Мешать тебе в твоих профессиональных опытах не стану. Но и знать ничего не знаю. Разговора не было, забыли. Все последствия и возможные промахи под твою ответственность. Иди работай.
– Есть идти работать.
– И чтоб этот?..
– Ковригин Егор?
– Чтоб шофёр Ковригин через неделю приступил к исполнению новых обязанностей. С китайцем повременим пока. Ты Ковригина подучи в городе, обмой, оботри, наведи лоск и снабди информацией, пусть приглядится. А недельки через три-четыре посмотрим и китайца.
– Оба – моя находка. Скрывать не имею права, – прямо в глаза секретарю выпалил Турин.
– Думал, я не догадался? – прищурился Странников. – Но их дальнейшим перевоспитанием сам займусь. Теперь моими крестниками станут.
Над «Счастливой подковой» полно звёзд. Высыпали, выбежали, будто на смотр их пригласили, на представление. Запрокинул голову вверх актёр Григорий Иванович Задов, не налюбуется. Сияющего небосвода хватило бы вот этой жёлтой проказнице двурогой, докатившейся до самой ажурной крыши изысканного ресторанчика, но упёрся на её пути в небо кованый столб с тремя фонарями под колпаками в вензелях, и зацепилась за них луна-девица игривым рожком, словно ножкой, не двинуться теперь, не развернуться. Попалась шалунья. Заливает светом веранду, на которой устроились двое, блаженствуют, откинувшись на спинки мягких кресел.
Ресторанчик этот особый, только для своих. Вокруг ни шума, ни суеты, ни допёка. Кроме них: сухощавого, строго одетого Дьяконова да актёра в обычном его наряде – длинном плаще и старомодной шляпе – никого, даже столиков пустующих не видно. Только тихая томная мелодия льётся на головы откуда-то сверху и порой всплеснёт волна, качнув всё заведение и прижав его к берегу.
Низенький официантик в расписной рубахе навыпуск, с пояском скользнул за их спинами, подкрался на цыпочках, не сказал, прошептал на ухо Дьяконову, боясь потревожить его покой:
– Не извольте-с горячего?
– Как, Григорий Иванович? – поинтересовался с некоторой важностью тот, подняв серые внимательные глазки на актёра.
– Рано. – Выпустив в воздух колечко дыма, актёр затянулся ароматной сигаретой, любуясь, запустил вверх ещё два таких же друг за другом, подмигнул ждущему официантику: – Принеси-ка, голубчик, нам ещё севрюжинки отварной да икорку с блинчиками. Чтобы икорка холодком отдавала, а блинчики язык огнём жгли. Люблю, грешник, крайности. В этих крайностях да излишествах, не поверишь, любезный мой Валентин Сергеевич, вся моя суть и трагедия.
Он небрежно стряхнул пепел с сигареты через перила в воду, покрутил окурок перед собой, засмотревшись, как разгорается огонёк, и вдруг мягким щелчком зашвырнул его по высокой дуге туда же.
– Вот и завершилось мгновение этой искры. Погорела, посветила, попользовался ею кто-то и… – с ностальгией в голосе произнёс он. – Так и мы… Рок завершил, что Бог сулил…
Не закончив фразы, актёр ухватил улетающего за дверь официантика