в беду. – Дед Фурда говорил это все ласково и предупредительно и у Звияги не было оснований не верить ему. Ей не то, чтобы стало страшно, но какое-то свербящее, нехорошее чувство появилось в груди, рождая беспокойство. – Хорошо, дедушка, я не буду гадать сегодня на базаре и все передам матери, но воду, все-таки продам. В доме совсем нечего кушать.
– Ой, смотри, моя хорошая! – Неодобрительно покачал головой старик, – Не вышло бы, чего худого!
– Не бойся, дедушка, кто может сделать плохого простой разносчице воды? До полудня побуду на пирсе, потом продам воду и домой! – озорно, по ребячьи она побежала разглядывать пребывающие в порт торговые корабли.
– Эх, молодость, молодость… – проворчал ей вслед старый Фурда и начал выкладывать на прилавок свой товар.
Ночью была гроза и испарения сырой земли и песка в сочетании с легким бризом добавляло в воздухе живительной прохлады, на пару часов оттягивая приближение удушливой жары, какая обычно стояла в это время года. Усевшись на каменном парапете под тенью развесистого дуба, Звияга с мечтательным взором разглядывала приближающийся к гавани белоснежный парусник. А у самой пристани уже собирались ватаги беспризорников, ожидающих скорой разгрузки, чтобы чем-нибудь поживиться, когда товар будут перегружать с корабля на телеги. Среди этой шумной толпы, ребятишек и торговых грузчиков, Звияга опять заметила молодого монаха в черном балахоне. Он сидел немного в стороне на большом валуне и изучающе высматривал кого-то. Звияга, теперь решила понаблюдать за ним и выяснить, зачем тот приходит сюда так часто. Все что было нужно для этого, это подобраться незамеченной как можно ближе. Спустившись к берегу моря, Звияга стала пробираться вдоль зарослей молодого орешника, обцарапав себе руки и ноги об колючие кусты. Но любопытство брало верх и отступать она не собиралась. Однако, ждать пришлось долго. Парусник уже почти разгрузился, и матросы вышли на берег, раздавая ребятне остатки продуктов, а монах все сидел на валуне, словно сам превратился в каменное изваяние. Все сидел и смотрел как попрошайничали беспризорники и это его бездействие начинало злить Звиягу, которой уже пора было возвращаться на базар. Монахом этим, был никто иной как Филька. За последние месяцы он возмужал и окреп, и не был уже тем наивным мальчиком, каким год назад его подобрал, ныне покойный Мао лама. Теперь, Филька был старшим настоятелем монастыря и весь груз забот лежал на его юных плечах, а больной лама старец, чудом уцелевший, после налета икзетовцев, совсем уже не выходил из своей кельи и лишь обучал его всему, что знал и давал советы. Последнее время, Филька чуть ли не пропадал на городском базаре, подбирая для службы в монастырь беспризорных детей, чьи души еще не пропитались пороками людского мира. Это являлось наиважнейшим критерием для будущего монаха.
Наконец, телеги с товаром двинулись к рынку, и ребятня стала расходится, неся в руках