были порывисты и назвать их скорее можно было дёрганьями, посредством которых она перемещалась в пространстве, и при этом казалось, что слышишь бряцанье её костей. Только не подумайте, что у Люды был ДЦП – чаша сия, к счастью, её миновала. Лицо у неё было абсолютно мужским с широким горбатым носом, стрижку носила тоже мужскую с косой чёлкой. И одевалась Люда по-мужски: носила рубашки и брюки, а в домашней обстановке ходила даже в шароварах.
Она сразу влюбилась в Германию и немцев. Как-то моя сестра дежурила с ней по общежитию. Они мыли пол в коридоре, и Люда сказала мечтательно:
– Скорей бы на квартиру, да работать на немцев!
– А ты сейчас что делаешь? Чем мы тебе не немцы?
– Какие вы немцы?!! – презрительно ответила Люда. – Вы аусзидлеры.
При такой любви к «настоящим», здешним немцам её познания в их языке были практически нулевыми. В общении она обходилась словами so и ach so! (так и ах так!).
«Ach so!» значило у неё, что она всё поняла, хотя на самом деле не поняла ничего. А «so» ничего не значило, просто это было единственное слово, которое она знала, и которое годилось на все случаи жизни.
Кроме этих двух слов, вероятно, за много месяцев, затвердила она ещё фразу:
– Ich heiße Ljudmila Baltamatis. Mein Bruder ist Polizist7.
При этом она была добрым человеком. В один из первых дней, даже не будучи знакомой с моей сестрой, она полдня ходила с ней по городу, показывая, где какие документы оформляются, и вообще охотно откликалась на любую просьбу.
Вечером Сашка Шрайнер зашёл проведать нас. Он рассказал нам, что приехал из Казахстана, что ему двадцать восемь лет и у него трое детей.
– А вообще, как немцы к нашим относятся? – спросила Лиза.
– Да мне плевать, как они ко мне относятся. Ну их в … . Я везде устроюсь. У меня здесь дочка с качелей упала, три месяца лежала в больнице после сотрясения мозга, а так я б давно на вест8 уехал, у меня там брат уже три автобуса купил. Сначала у него поработаю, потом бусик9 куплю, буду людей возить.
– А здесь нигде нельзя найти работу?
– В принципе, можно, но тяжело. У них заводы стоят, как у нас. Безработных до хрена. Единственное – это реновирунг. Видели, здания под зелёными сетками? Правительство деньги даёт на ремонт и реновацию, это и крутится. Если повезёт, можно, конечно, и другую работу найти, но я не хочу. Я на вест хочу.
– А всё же почему в ГДР такие запущенные дома? Сравнить Ганновер и Билефельд с Хемницем и Анаберг-Бухгольцем – это тихий ужас.
– Чёрт их знает – это их проблемы. Ну их в … Думать ещё о них. А вообще, на весте американцы восстанавливали – они богатые, денег в них вбухали немерено, а наши не могли столько дать – у самих всё было разрушено. А в общем, нормально относятся. Бывает, конечно: скажет кто-то: «Зачем вы едете? Вы у нас рабочие места отбираете, зарплаты из-за вас снижаются». А мне плевать. Ну их в …. Я у них ничего не отобрал. Посмотрите, какой у меня дом был в Казахстане, – Сашка показал фотографию действительно