прихожу в себя на заднем сидении автомобиля. Стремительно приближаясь к городу, такси по дуге огибает больничный комплекс, и я вдруг понимаю, что впервые вижу свой мир со стороны.
Гигантский многоэтажный куб с редко горящими в этот поздний час окнами, разбросанными по всей поверхности. Впечатляет. И я несколько раз оборачиваюсь бросить взгляд через заднее стекло. Чем дальше мы удаляемся, тем величественнее выглядит этот огромный северный медпункт.
В Тихий въезжаем неожиданно: множество огней, каких-то мигающих надписей. Я ошеломлённо смотрю на редких прохожих, встречные автомобили. Наконец машина тормозит у бело-голубой девятиэтажки. Подъезд. Пока ждём лифт, стоим и смотрим друг другу в глаза. Напряжение потихоньку спадает. Словно оттаивая, медленно проявляется улыбка на её лице. И я улыбаюсь в ответ.
Тёплая вода с ароматическими солями оказалась чем-то абсолютно не похожим на всё, что я знал раньше. Странный, но приятный запах от дымящихся по всей квартире палочек – благовония. Колеблющийся свет от множества свечей, когда Алёна проходит мимо, огоньки начинают слегка подрагивать.
Впервые увидел женщину без одежды: её кожа словно светится изнутри белым, матовым светом. И каким-то (…) далёким (… щ-щ) проблеском (щ-щ) проносится мысль (ЩЕЛК) : когда-то, в позапрошлой жизни, я нечто подобное видел. Наверное, именно поэтому я понимаю (?), что Алёна хороша: аккуратная грудь, стройные ноги, хрупкие плечи с выступающими косточками ключиц. Хороша… Она делает шаг и переступает борт ванны…
Музыка. Совсем не та, которую ловят своими радиоприёмниками пациенты в палатах больницы: нет рефлекторного щебетанья ди-джеев и рекламных объявлений. Барабаны плетут вязкий узор, незримые голоса и инструменты… абсолютно не представляю, как могут выглядеть предметы, издающие эти нереальные звуки.
Мы лежим в кровати, застеленной белейшими, пахнущими Алёной простынями. Я вдыхаю её запах. Он повсюду: спрятался в складки мятого одеяла, впитался в подушку. Он в её волосах, разбросанных по моей груди…
Всё было так, как хотела она. И закончилось, видимо, так, как ей хотелось. Потому что сейчас её голова покоится на моём животе. И я вижу: она улыбается.
– Что это за музыка? – спросил я, хотя говорить не очень хотелось.
– А как ты думаешь?
– Я не знаю. Она такая… – я остановился, подбирая слова.
– Какая?
– Потусторонняя…
Она подняла голову и, положив подбородок на мою грудь, посмотрела в глаза:
– Верно. Поэтому она мне нравится. Как будто спускаешься по ступенькам, которые ведут вниз, в тёмную глубину…
– А кто поёт?
– Так… Одна шведка. Это мёртвый язык: народа, который на нём разговаривал, уже пару тысяч лет не существует.
Она провела рукой по моему животу и вдруг, сделав неуловимое движение, оказалась сверху.
– Я сама, – сказала она, слегка приподняв бёдра и выбирая нужный угол. –