такое чистое зло. Зло высшей степени очистки! А теперь он заболел. И что? Все остальное им сделанное перестало существовать?!
– Нет, не перестало. Но сейчас он болен, и мне кажется, сейчас не время всё это припоминать. И болен, судя по всему, неизлечимо. Понимаешь?
– Понимаю. Тебе жалко смертельно больного раком человека. Это я очень даже понимаю. Переживаешь, хочешь помочь – уважаю. Переживай, помогай, поддерживай. Знаешь, сколько таких людей в одной только нашей городской онкологии? Так я тебя уверяю, среди них есть достаточное количество очень хороших людей. Большое количество очень хороших умирающих прямо сейчас людей, за которых ты почему-то не переживаешь. И еще большое количество просто нормальных, обычных умирающих сейчас от этой же заразы людей. Переживай за них! Они все хотя бы это заслужили. Сделай что-нибудь, поддержки их, помоги, если ты готов так сострадать. Как – я не знаю. Но это будет действительно поступок. А ты тут вдруг расчувствовался из-за заболевшей этой скотины…
– Паша, перестань…
– …этой морзоты, слов других нет! – Павел уже почти не слышал реплик Бориса, которые в свою очередь становились все тише и тише. А может реплики Павла становились все громче и громче. – Которая отравила жизнь десяткам хороших приличных людей. И ты его выделяешь из всех остальных больных не по делам его, а лишь по тому критерию, что он твой сотрудник. Ты его знаешь лично, а других – нет. Понимаешь? Ты только поэтому сочувствуешь гадкому человеку и не сочувствуешь…
Дверь открывается и в проеме показывается голова сотрудника соседнего отдела. Он улыбается.
– Вы чего кричите на весь коридор? Как-будто у вас тут поножовщина.
– А ты что, пришел нас такой бесстрашный разнять, что ли? – Павел посмотрел на заглянувшего взглядом, соответствующим накалу их беседы с Борисом.
– Понял, – коротко сказал заглянувший сотрудник, и дверь закрылась.
Паузы хватило Борису, чтобы понять, что продолжать разговор смысла больше не имеет.
– Ну тебя, Паша… Пойду кофе попью, – Борис берет кружку со стола и направляется к двери. – Тебе потом за свои слова стыдно будет… – говорит он и выходит из кабинета.
После этого разговора весь рабочий день Павла летит кувырком. Не успевший отойти от накала утреннего разговора он позволяет себе недопустимый тон на планерке, о чем ему потом было высказано начальником в отдельном посвященном этому эпизоду разговоре. Обычно Павел всегда успевал «убрать когти» при переключении на разговор с начальством или заказчиками, с какого бы градуса предыдущего разговора он ни включался в беседу. За что, кстати, и был отдельно ценим теми же начальством и заказчиками как дипломат. Но всегда случается первый раз, и он случился в этот день. И то, что вызвало у него такое непривычное для присутствующих неприятие и раздражение, было в итоге как раз отдано ему «в работу». А ведь обычно он, как заправский матадор, мог в последний момент отдернуть красную волнующуюся ткань, и все то, от чего мало кому удавалось увернуться, проносилось пугающе близко, но мимо.
После этого у него все