Воздух был таким холодным, что его было видно, такой голубовато-серый туман, и если вдыхать слишком быстро, то замерзают ноздри. У меня были варежки, конечно же были, но я предпочитала фруктовый лёд, в который превращались мои пальцы, тому самодельному вязаному убийству, которое мама переделала из свитеров ручной работы. (Вообще, это безумие хоть когда-нибудь кончится?)
У Габриэля виднелась его собственная пара перчаток – кожа, из-под запястий выглядывал тёплый на вид флис. Те, что он мне предлагал, были такого же фасона, но поношенные. Они выглядели такими тёплыми, как горячие подушечки для рук, а автобус был таким ледяным, что я был уверена: кто-то оставил дверь в ад открытой. Но я, разумеется, не могла их принять. Я выдернула из кармана свои потёртые рукавицы из старого свитера.
– У меня есть перчатки.
Его брови изогнулись.
– Я так маме и сказал.
Мой румянец стал настолько ядерным, что было удивительно, как автобус не взорвался в огне, прежде чем взмыть на Луну, подпитываемый исключительно моим стыдом. Габриэль и его мама говорили обо мне. Я уверена, они обсуждали, как мы бедны; что у моей зимней куртки есть проклеенная дыра на спине, из которой высовываются белые перья, как лопнувший попкорн, если я слишком быстро сажусь; что у нас с Сефи одинаковые причёски – длинные с челкой – с тех пор, как мне было три, а ей пять, потому что это единственная причёска, которую умеет стричь мама. Какая же фигня, готова поспорить, что у него в кармане была пара перчаток и для Сефи. Божечки. Может ли человек умереть от смущения? Потому что если так, то я первая в очереди.
Габриэль продолжал говорить, глядя прямо перед собой, и только тогда я заметила, что он не Рики Шродер. Он был симпатичнее. Твою за ногу, вблизи он был Риком Спрингфилдом.
– Но мама сказала, что ты окажешь мне огромную услугу, если возьмешь их. Что если ты их не возьмёшь, то мне придется тащить их в пожертвования для армии, потому что нам их негде дома хранить, и что мне самому придется ехать туда на велосипеде. На холоде.
Было видно, что он врёт, чтобы я могла сохранить лицо. Господи. Ему было всего тринадцать лет. Откуда ему быть таким изощрённым? Но мне был дан шанс быстро расправиться с этой ситуацией.
– Спасибо.
Я схватила перчатки и сунула их в карман куртки. Это было тяжело, учитывая, что мои руки распухли от холода, но я не могла надеть удобную варежку, не тогда. Мне нужно было подождать хотя бы день, пока мое лицо перестанет пылать.
Как только перчатки скрылись из виду, а я захотела раствориться в кресле (таков же протокол светской беседы после того, как твоя жизнь закончилась?), Габриэль сотворил невозможное. Он выдал мне секретную улыбку «родители такие глупые, но мы-то крутые». Я не знаю, как он такое проделал, но эта улыбка заставила обрадоваться, что я разрешила ему сделать мне одолжение.
Какая чушь.
Тогда-то он дёрнул себя за воротник пальто в стиле Родни Дэнджерфилда, и я впервые заметила ожерелье, которое изменит мою жизнь.
– Оно новое? – показала я на него пальцем.
Он