они на току… Чай, следят! И Семен, и Петрович – однова и следят, чтобы хлеб не понесли… У них в один день и сдача поставки – к вечеру из района и машина прикатит… Видел весы? В мешок лопатами, на весы – и в машину. Петрович только крестики для счета в тетрадку ставит. В заготзерно и увезут. А завтра сызнова. Обмолот закончится – и подчистую, метлой соберут… А мякина – это так, немощным коровам запарят, да в счет трудодней могут дать… А зимой в хлеб гоже. У меня, чаю, полмешка клеверной муки запасено, вот и это – высушить только. Мамка зимой драники испекет – и похрумкаем… А на хлеб замочит это в корчаге, в печи попарит, а потом через мясорубку и прокрутит, добавит две жмени клевера да жменю муки, ежели дадут на трудодни, – все это в квашонку и закваски туда. И пекчи. За ушами трещит – погодь, вознагражу! Вот только в горле скрябает, дерет, почему и драники… Баба пашет, а ест из половы кашу! – Федя засмеялся. – Мамка говорит: «Бог терпел и нам велел»…
Неделю стучала на току молотилка. И еще дважды мы с Федей ходили с корытом за мякиной: раз привезли, второй раз «огоревали», – так почему-то определил Федя.
Настя Курбатова всякий раз, уложив на железный стол принесенный сноп, прихватывала из кучи в руку зерен и ссыпала себе в карман мужского пиджака: достанет на ходу из кармана зерен, сдует с ладони полову – и в рот. Так и жует на ходу, так и жует. Пройдет по кругу – и опять зерен в карман… Петрович как будто не обращал на это внимания, а председатель Семен так и косил глаза вслед Насте. Наконец не выдержал и во время перерыва грозно сказал:
– Ты что, как жвачная корова! Выверни, говорю, карманы, и не смей этого делать. Не смей! – И сложенной газетой по ладони прихлопнул.
Настя медленно повернулась к председателю. Была она, помнится, рослая и исхудавшая, а на лице морщины как будто затвердели. Вытерла двумя пальцами – большим и указательным – обвисшие уголки рта и сказала:
– Молотящему-то волу, чай, в рот не заглядывают… Ты лучше бы велел хоть сочиво сделать да накормить – тогда бы и шлепал газетой. – И уже было пошла, но задержалась: – Или сызнова, как во время коллективизации: хлеб на мякину меняешь?
Говорила она осипши и без нажима, хотя на лице отражались негодование и гнев… Однако распалился и председатель Семен: лицо его сделалось гневным – и он выкрикнул, наверное, вне себя:
– Тебе говорю: выверни карманы! Государственное добро воруешь!
– Не лай-ко, не лай… Нам уж и так все едино: что хлеб, что мякина – лишь бы утробы набить. Вон и сирота за мякиной пришел, а тятенька-то евонный на фронтах лег. – И вдруг лицо ее обескровело, Настя сволокла с головы платок и плюнула в сторону председателя. – Кобель приблудный – погибели на вас нету, иуды! – И вывернула из кармана зерно: – Это не твой хлеб, это мой хлеб! Враг! – И с размаха ударила пригоршней зерен в лицо председателю Семену.
И вокруг все молчали, и отводили глаза, и председатель, казалось бы, понял, что Настя Курбатова победила. И тогда сквозь зубы Семен пригрозил:
– Под суд упеку, – сплюнул