отношения с Тибетом. После революции в храме чего только не было, и только в конце 80-х – начале 90-х в нем возобновились службы.
Бурятские ламы в питерском дацане с большим почтением принимали Тэрасаву-сэнсэя. В северной столице он также снимал квартиру – Место Пути. Там мы и остановились.
На Месте Пути постоянно жил Стас Овшинов – монах из Калмыкии, принявший посвящение у Дзюнсэя Тэрасавы. Он любил поговорить о кочевых народах, особенно о том, что у них, в отличие от кавказцев, плохо растет борода. Мы с ним подружились. Через несколько лет он, к сожалению, куда-то исчез.
Мне надо было уехать из Питера раньше, и на прощание Тэрасава-сэнсэй неожиданно вручил мне барабан. Я уже имел представление об «уличной практике» с барабаном, и однажды даже участвовал в ней вместе с Сэнсэем и несколькими его учениками, среди которых были и Сергей, и Тимур, и Стас. Мне тогда дали барабан на время практики, и я ударял в него невпопад.
И вот Учитель дарит его мне!
Чтобы было понятно, что такое эта «уличная практика», сделаю небольшое отступление. Вообще практиковать для монахов ордена Ниппондзан Мёходзи означает идти пешком, ударяя в барабан, не говорить, не объяснять, что такое буддизм, но только произносить молитву за мир: «Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё» (именно ее мы и поем на церемониях). А также – размышлять о том, что сказано в «Библии» половины буддистов – Лотосовой сутре, и следовать в особенности словам из главы 20-й Лотосовой сутры, о Бодхисаттве Никогда Не Презирающем, который всегда почитает людей и поклоняется им, думая о каждом человеке, что, каким бы он ни был в данный момент, в будущем он обязательно обретет наивысшее совершенство – станет буддой. То есть взращивать в себе глубоко внутреннее, а не внешнее почтение к окружающим.
Вот что объяснял нам Тэрасава-сэнсэй после церемоний и к чему стремилась моя душа. И наконец-то я обрел барабан. Я начал бить в него сразу же по дороге на Московский вокзал. Для меня было важно не затягивать с преодолением себя и прямо сейчас начать работать со своими эмоциями, которые неизбежно возникали в ответ на реакцию прохожих, зачастую негативную. Еще раз напомню, я продолжал относиться к обучению прежде всего как к психологическому эксперименту над самим собой.
А потом наступило лето, одно из самых чудесных в моей жизни. В нем было переплетено все: и скандальный переезд нашей семьи из квартиры моих родителей на Новых Черемушках в отдельную комнату на Маяковской, пускай в коммуналке, зато независимо; и ремонт в этой комнате, моими собственными руками; и устройство на работу в журнал «Крокодил»; и поездка с Учителем в Алма-Ату, где все лето отдыхали мои жена и сын…
Каждый день я старался бить на улице в барабан. И каждое утро и вечер приезжал на улицу Ротерта. Когда я вернулся из Алма-Аты, а Сэнсэй остался там с Сергеем, мне было поручено «поливать цветы» на Месте Пути, и я стал уже сам проводить там церемонии. Мое чувство ответственности постепенно росло. Иногда приходили гости, и я оказывался «старшим»