align="right">
Русский народ – это дрова в топке Мировой революции.
Зимой 1919-1920 учебного года я училась в первом классе начальной школы, расположенной далеко от дома. Водили меня туда поочерёдно старшие сёстры, а иногда и братья.
В субботу 3 января 1920-го шёл обильный снег и дул ветер. С раннего утра с окраины посёлка сквозь завывание ветра доносились звуки стрельбы и взрывов. В семье стали обсуждать: идти в школу или не идти.
Отец вернулся со двора и сказал, что за посёлком партизаны Щетинкина ведут бой с отступающими колчаковцами. Те наконец-то уходят. Но народу и от новой власти не следует ожидать ничего хорошего. Так же, как и беляки, будут забирать на нужды своей оравы лошадей, шубы и пимы, сено, фураж, мясо, хлеб и картофель. Жрать-то и потеплее одеваться всем хочется – будь ты белый или красный, или какой-нибудь там ещё серо-бурый-малиновый с проседью. Заодно заберут сбрую и кожевенное сырьё, а то и сани. А потому принудительного отъёма крестьянам, как и прочему люду, не миновать.
Тут мама ему сказала:
– Эх, помолчал бы ты, Васенька! Смотри, на людях это не ляпни. Нас уж и так в эту холодную Сибирь за твой язык сослали. Вот и маемся уж второй десяток лет. Но то были царские паны: они хоть какой-то закон ради приличия соблюдали. А эти партизаны Щетинкина и Кравченко – непонятное сборище битых да грабленых. Шиша да Епиша, да Колупай с братом. Без царя в голове и без Бога в душе. У них другие порядки. Чуть что не так – отведут к амбару и шлёпнут без суда и молитвы. Да ещё одежонку сдёрнут и поделят промеж собой. Одно слово: орда.
Отец не стал возражать и сел против топящейся печи, вороша в ней угли и подбрасывая поленья. Затем закурил трубку и стал отдавать распоряжения по хозяйству.
К полудню стрельба стихла, и в школу меня повела семнадцатилетняя сестра Тося, укрывая от ветра полой своей шубы. Навстречу нам по улице двигалась колонна одетых кто во что горазд и вооружённых чем попало всадников, усатых и бородатых. Вслед за ними тянулся санный обоз, в конце которого была подвода с убитыми, накрытыми попоной. Из-под неё торчало шесть пар ног.
– Отвоевались ещё одни Аники-воины… – сказала Тося. – Скорей бы уж, что ли, всё это закончилось!
Пока колонна двигалась, мы стояли, прижавшись к забору. От храма доносился звук колокола – то сильнее, то глуше. Из-под ворот на проезжих лаяли собаки. Одна из них, наиболее злая, бросалась на подводы и хваталась зубами за боковые отводы саней. Раздался выстрел, и она с воем закружилась на снегу, окрасив его кровью. За обозом двигалось несколько всадников на низкорослых хакасских лошадях. Один из них направил лошадь к собаке и, изогнувшись, как в цирке, с выкриком: «Ий-е-ех!» – одним взмахом сабли отсек ей голову под одобрительные возгласы соратников.
Для меня это было ужасное зрелище. Шла и думала: «А что, если они точно так же убьют и нашу собаку Дымку?» И так мне захотелось вернуться домой и спрятать нашу Дымку!..
В воскресенье на площади перед храмом