полудню, когда апшеронцы вместе с псковичами, ростовцами и артиллеристами заканчивали половину главной батареи. Худощавый штаб-офицер сказал:
– Доведете до куртины, будем полдничать.
И сам поехал на Еврейскую гору, должно быть, к Фермору.
Поднажали, довели до куртины. Ротные, смотревшие за работой, увидев, что урок выполнен, подались понемногу наверх, к кустикам. А солдаты, выравнивая и подчищая скаты, перекидывались словами:
– Вот толока у нас сегодня!
– На такую толоку много водки надо хозяину припасать!
– Больше чарки все равно не дадут, а то сдуреете, как при Цорндорфе.
– Душно, хоть бы дождик пошел.
– Не будет дождя – петухи вчера не пели…
– Кому ж и петь, коли шуваловские секретно всех петухов порезали, – съязвил мушкатер.
– Да и вы, пехота-матушка, не поддадитесь! Тоже хороши куроеды! – не оставались в долгу артиллеристы.
– Сегодня один пел, ей-ей, пел, сам слышал – на часах стоял.
– А у вас рунд[17] ходил? Может, ты во сне это слышал?
– Ребята, потише – едут!
Говор стих. Лопаты заработали усерднее. Офицеры, как воробьи с куста, посыпались вниз, к солдатам.
К главной батарее приближалась группа всадников. Впереди ехал седенький главнокомандующий. Глаза у него были красные, невыспавшиеся, – старый человек, а долгий летний день на ногах.
Подъехали, остановились.
– Что ж, Вилим Вилимович, неплохо? – спросил Салтыков у Фермора, ехавшего рядом. – Половина штерншанца[18] готова.
– Да, в таких поспешных условиях, конечно, – уклончиво ответил осторожный Фермор.
– Ну, вот, Александр Васильевич, пусть работают так и дальше, – обернулся Салтыков к худощавому подполковнику и поехал со свитой прочь.
Суворов остался у штерншанца.
– Ребята, давайте полдничать, – сказал он, спрыгивая с лошади.
IX
Счастие имеет для предводителей часто гораздо печальнейшие последствия, чем неудачи: первое делает их самонадеянными, последние учат их осторожности и скромности.
Король Фридрих стоял, наклонившись над картой. Косичка с концом, загнутым, точно крючок, смешно взметнулась вверх.
Голубая змея широкого Одера. Красные прямоугольники, словно кирпичи: Франкфурт. Штриховка холмов, как срез молодой сосны: Юденберг, Шпицберг, Мюльберг.
Решено: косвенный порядок такой, как при Лейтене. Правым крылом атаковать левое крыло этих варваров русских. Генерал Финк ударит с тыла. И они все полетят в Одер, в реку, к черту!
До последних слов думал, по старой привычке, на французском языке. Недаром язвительный Вольтер когда-то заметил, что при дворе короля Фридриха «немецкий язык сохранен только для солдат и лошадей». Но для последней фразы понадобились гневные выражения, и губы сами сказали по-немецки:
– Zum Teufel![20]
Он