называла «соешником», вместо «яйца» говорила «крашанки». Варвару Ивановну это раздражало. В первые дни она не отпускала дочь на улицу, чтобы Наташа не играла с холопьими детьми, но Наташа томилась, плакала. И кроме того, папенька во всем поддерживал Наташу. Он ничего не имел против того, чтобы его дочь играла с деревенскими ребятишками, и всегда потешался, когда Наташа за столом говорила:
– Мамочка, насыпь мне еще борщу!
– Что ты говоришь? Ну, как это можно «насыпать» борщу, когда он жидкий! – возмущалась Варвара Ивановна.
– Ты напрасно, Варенька, ее бранишь – она правильно говорит, – заступился отец. – Всякий язык – хорош. А чем какой-нибудь турецкий лучше украинского? Говори, говори, сестричка! Учись! Языки надо знать!
И Варвара Ивановна отступилась от Наташи. Она знала, что скоро вернется в Москву, и от Наташиного украинского языка в две недели не останется и следа: девочка так же быстро забудет все эти слова, как быстро запомнила.
Варвара Ивановна совсем умерла бы от тоски, если бы не племянник мужа Николай Сергеевич.
Мужа Варвара Ивановна не любила – только терпела. Выходила она за Суворова по расчету – так настояли родители. Вздыхателей у Варюты было предостаточно, а женихов – ни одного: знали, что генерал-аншеф Прозоровский прожился и ничего за дочерью дать не может.
Александр Васильевич был некрасив и стар, а то, что бегал он словно двадцатилетний, был жизнерадостен и бодр, что его глаза глядели по-молодому, – все это лишь раздражало Варвару Ивановну: сидел бы уж!
Племянник Николай Сергеевич был другой человек: говорил вкрадчиво, не рубил так по-солдатски, как Александр Васильевич, и томно поглядывал на Варюту своими карими с поволокой глазами.
Варваре Ивановне племянник нравился.
Суворов дал ему работу – прикомандировал к какому-то полку. Николай Сергеевич бывал на разных ученьях, дежурил по лагерю и все же находил время развлекать скучающую молодую тетушку.
Особенно хороши были эти лунные ночи на обрыве над рекой, когда все кругом спало и только они вдвоем сидели на белом плаще Николая Сергеевича.
Варвара Ивановна возвращалась домой поздно. Иногда она еще не успевала заснуть, как слышала, что уже в своей палатке проснулся муж. Он ничего не знал об этих ночных прогулках, в последнее время был занят обмундированием солдат и не видел ничего, о чем уже на селе давно перешептывались любопытные, все замечающие кумушки.
…Суворов проснулся. В палатку еще светила луна.
Ему вдруг пришла в голову хорошая мысль – поднять сегодня всю дивизию и пойти маршем до Полтавы. Уже недели три никуда далеко не ходили, и люди немного закисли на одном месте.
Суворов вскочил, вылил на себя ведро воды, поставленное еще с вечера Прохором у палатки, быстро оделся и разбудил денщика, который спал под яблоней.
– Ступай к секунд-майору, подыми его – идем в поход, – сказал Суворов.
Прохор, почесываясь, встал и не торопясь пошел к соседней хате гончара, где жил Николай Сергеевич.
Суворов