таковой явно недостаточно для трагедийного конфликта, потому-то и пришлось Тредиаковскому связывать воедино любовный и общественный конфликты (по тому же пути пошёл и М.В. Ломоносов при создании в том же 1750 г. своей трагедии «Тамира и Селим»), Трагедийное начало будет и у Тредиаковского, и у Ломоносова формироваться вне традиционного классицистического конфликта чувства и долга, который в их трагедиях постоянно «снимался» логикой развития сюжета.
А.П. Сумароков – создатель целого репертуара для русского театра – и в этой деятельности тесно связан с наследием Феофана Прокоповича.
Рассматривая жанровые и идейные источники драмы Сумарокова «Пустынник», М. Левитт считает, что «наиболее вероятный источник нового жанра – русская религиозная “школьная драма”»[314]. С отсылками к трудам Е.А. Касаткиной, B. Н. Всеволодского-Гернгросса, В.П. Адриановой-Перетц, Л.А. Софроновой, П.Н. Беркова, Г.А. Гуковского, Ю.В. Стенника и др., исследователь говорит о связи и значении новой драмы в переходе от старой литературной системы к новой.
Анализируя трагедийное наследие А.П. Сумарокова, И.А. Вишневская (в частности, в связи с «Хоревом») считает, что «пафос “Владимира” был ещё вполне школьным… ещё вполне религиозным»[315], что «“Владимир”, как некоторое средостение, некий переход из школьной поэтики к поэтике светской, уже не устраивал новую, послепетровскую, публику»[316]; «расставание с религиозной драмой нелегко давалось создателям профессиональной сцены»[317]; «сумароковский “Хорев” был таким образом не просто очередной пьесой, речь шла о решающей перемене эстетических ориентиров… Произошло событие для русской культуры, начался отсчёт нового театрального времени»[318]; «реформаторского величия Сумарокова не распознали, он был для своей эпохи очередным, следующим за Феофаном Прокоповичем, за Дмитрием Ростовским»[319]. Отстаивая некую первичность в рождении русского профессионального театра, его репертуара и значимость А.П. Сумарокова, И.А. Вишневская почему-то боится или не хочет увидеть ту связь времён, имён, явлений, которая очевидна была не только для современников Сумарокова, но и для большинства исследователей и русского театра, и русской драматургии. Понятно, почему Сумароков, Ломоносов, Тредиаковский (т. е. создатели русского классицизма) пытались противопоставить себя предшествующей литературной эпохе и каждому из них («Я первый!»), хотя у каждого из них «час ученичества» в буквальном и переносном смысле – это как раз та эпоха, от которой они отрекались. Но историкам театра и литературного процесса такое непозволительно. В современном сумароковедении аксиоматична связь Сумарокова-драматурга не только с европейским театром, но и с русским, в том числе со школьной драмой. Анализируя «Хорева», B. И. Фёдоров истоки критицизма Сумарокова возводил и к Феофану Прокоповичу[320].
Власть