дурить будешь, как тогда с Машей? Жили, жили – и новая шлея под хвост.
– Тут, мам, не дурью пахнет, – сразу понял Митька, о чем речь. – Ум-разум у меня проклюнулся, как стал задыхаться кашлем в больнице. Прожил я с Галиной три года, нравится мне эта женщина, греет душу, но у нее детей не будет – врачи сказали, а у меня сын растет без отца. Что делать? Угождать себе и закрыть глаза на родного ребенка? А душа-то у меня одна. Ее не обхитришь – совесть загрызет, а это похуже всякой болезни. Те же небесные муки, только на этом свете…
Они медленно вышли из палисадника, и Дарья, настороженно слушая сына, удивилась его мудрым рассуждениям.
– А я тебе что говорила? – не сдержавшись, отозвалась она. – Галька хитрая. Все к тебе с ласками да угодой, а в глазах ни света, ни огонька – темно в них. Лизнет она тебя – ты и таешь, как сахар в чаю. Но все эти ласки с поцелуями время смахнет, что тогда? И братья твою затею не одобряли, а ты уперся, как лбом в стенку.
Митька не обиделся.
– Сдвинуть, мам, нездвигаемое сложно – помощь нужна. Вот и пришла она ко мне худой болезнью, проветрила голову – уходить думаю от Гальки…
Дарья вскинулась:
– Это как же ты себе представляешь?! – В душе она поддерживала сына, но считала развод позором.
– Представить, мам, не могу, боюсь – скандал будет до небес.
– Истрепали вы, детки, мое сердце, – произнесла Дарья с дрожью в голосе. – Все у вас не как у людей.
Митька насупился:
– Ты же сама все время укоряла меня, сравнивала мою жизнь с тухлым яйцом, у которого только оболочка добрая, а теперь взад пятки, что ли?
– Укоряла, да время ушло. Пожили – добра нажили и разбегаться? Жену надо воспитывать, коли так.
– Ее воспитывать поздно. До меня, видать, добрые воспитатели были.
– Стыд-то какой? Что люди скажут? Одну кинул, вторую – принц нашелся. Хвастались, пыль в глаза пускали – и на тебе – фомка вместо ключа.
– Ладно, мам, успокойся. – Митька взял мать под локоть. – Еще ничто не решено – одни задумки.
– Куда же ты пойдешь, коль случится? – загодя встревожилась Дарья.
– Не знаю. Придет время – решу…
Чтобы не пахло соляркой и перегретым железом, мужики отошли за тальниковые кусты и, настелив свежескошенной травы, улеглись в тень отдохнуть.
Колесный трактор с косилками, как усталый труженик, приткнулся к опушке леса.
Был тот час между днем и вечером, когда жар спадает и из глубины леса просачивается прохлада. Оживает изморенная зноем природа. Листья на деревьях начинают слабо трепетать, будто просыпаясь. Птицы пробуют голоса. В траве разминают крылышки комарики-звонцы, стрекочут кузнечики…
Митька, натрясясь за день на сенокосилке, упал в траву и долго слушал это пробуждение лесной и луговой жизни. Закрыв глаза, он вдыхал тонкий запах разнотравья и млел душой. Несчетное число раз лежал он вот так, в детстве, во время сенокоса, так же вдыхал этот запах скошенной травы, перегретой сухой земли, слушал ленивый стрекот кузнечиков, пение птиц, и тело его остывало