выбивала из равновесия. Хотелось плюнуть на лекцию и заняться практикой, прижать к себе теснее, покрутить соски между пальцами, дернуть за бусинку ниже и…
– Дядь Саш?
Я вздрогнул, выныривая из кумарящих грез. Полина запрокинула голову, вглядываясь в меня слезящимися глазами и кривя рот. И только тут я осознал, что накрутил ее волосы на кулак, тянул на себя, выгибая ее тело луком.
– Черт…
Я отпустил и потянулся за сигаретами, уже зажал одну между губ, когда скрючившаяся в ногах Полина ожила:
– Мама запрещает курить дома… Она убьет меня.
– Черт! Я на веранду. Можешь одеться. Наказание закончено, сессия – нет.
Поспешно покинув гостиную, я высосал две сигареты, прежде чем пришел в себя и проветрил голову.
Чуть не заигрался. Я почти чувствовал на языке вкус ее кожи, почти ощущал пальцами тугие соски, почти раскатал девчонку тут же в ее доме. Какого хрена это было?
Вдохнул. Выдохнул. Зажмурился, наполняясь ароматом распускающегося сада, запахом еще влажной после талого снега земли, с щекочущей ноткой пробивающейся зелени. Как же, твою мать, хорошо, когда не создаешь себе проблем!
Так, я же ей велел одеться, когда сбегал из дома? Лучше, чтобы она снова была в платье и не вводила в искушение.
Я вернулся, взяв над собой полный контроль и с твердой мыслью завершить начатое дело по отвращению Полины от Темы. Мое счастье, если до Костяна так и не дойдет, чем я тут с его дочерью занимался.
– Это так завораживающе прекрасно! – почти пропела Полина, не успел я переступить порог комнаты.
Ну хоть в платье, и надеюсь, в трусах! Она сидела на том же месте, на полу перед креслом, в полутемной комнате с проецируемой фотографией на стене. Я перевел взгляд на фото, обескураженный тем, что же она там увидела прекрасного, и вздрогнул.
Мелкая коза покопалась в моем телефоне и вытащила фото Веры, связанной по технике «шибари». Внутри снова зашевелились противоречия: недовольство ее любопытством и восхищение, что она смогла оценить мою лучшую работу.
Я тащился от связывания. Для меня в затягивании прекрасного подчиненного тела в узлы была особая философия. Обездвиживание, сдавливание и подвешивание. И сладкая, ни с чем не сравнимая боль…
– Ты должна смотреть другие фотографии. С некрозами тканей, вывихами, ожогами и разрезами от веревок…
– Это ужасные фотки, – поморщилась Лина, не отрывая взгляда от стены. – А эта как картина, как произведение искусства.
Я вздохнул, потеряв всякую охоту доводить сессию до конца. Подошел к креслу и сел на пол рядом с Линой, чтобы посмотреть на свою работу с ее ракурса.
– Сессия закончена, – тихо проговорил я, прислоняясь спиной к креслу и заводя руку за спину девушки.
Она облегченно выдохнула, с легким кряхтением разогнула ноги, с видимым наслаждением вытягивая их вперед, и беззастенчиво устроилась головой на моем согнутом локте.
– Я не знала, что это может быть так красиво. Она как бабочка, запутавшаяся в паутине… От этого зрелища иголки под кожей. Кто она?
– Это