ску-у-у-шно… Баб-у-у-шка ску-у-у-шно…
– Ну кштош. Сыграем прунды…
У нее были большие, толстые губы. Они дергались, выбрасывая все согласные сразу. И становилось совсем… хоть «святых выноси»!
– Б-а-а-бушка, ску-у-у-шно…
– Какого ж тебе рожна?!.
Вытаскивалась расческа. Лепился лист. Слюнявился и… дребезжание надрывало сердце.
– Ску-у-шно, – скулило следом.
– Вот этто, кысь, так?! – удивлялись постоянству песни. – Кыд такое дело, полезай на печь…
Бабушка сдвигала с волос на нос старые-престарые очки и по складам, не торопясь, произносила таинственные замысловатые фразы. Не все оседало в сознании с одинаковой стойкостью. «Войну и мир», например, со временем все же пришлось перечитывать. Но «Трехсотлетие дома Романовых» утвердилось намертво. Со всеми красочными картинками.
– Бабушка, это что за буква?
– Это? Это – «А-а-а»…
Я сжимал карандаш, как сапожник шило, и ковырял каракули. От правой руки к левой, не оставляя просветов между словами. Поправлять не собирались. Наоборот, одобряли:
– Вот этто, кысь, так! Лутче маво, право слово…
И я забывал, что тополь голый. Что за стеклами слякоть и в леи льет.
– Полезность слова, на мой взгляд, изрядно недооценивают. Слово успокаивает. Слово вселяет силы. Слово лечит, морочит, уничтожает, омолаживает…
Волшебный шепот! Самое основное… не забыть заклинания, ценности интонации, своевременность и «сезам» обязательно откроется!
Кстати, о Сезаме… пристрастие к таинственному не всегда стирается с возрастом. А Рок прокудлив…
Живописец условился встретить свою «позировщицу» в пятнадцать часов. «Позировщицу»… было приятно коверкать слова следом за Золушкой. Договорились в три. Не раньше. Лекции потому как. Это «потому как» – опять-таки излюбленное Золушкино. Неожиданно обнаружился недюжинный талант подражания. Надо же!
И вот, в ожидании блаженства, художник упражнялся. Упражнялся в подражании, а в ушах жужжало:
– Ждет. Уже ждет, ждет же!.. Вот наваждение! Не может. Не должна ждать! Договорились же…
Часы часто-часто стучали, не насчитывая почти ничего.
– Десять десятого, – рассуждал художник. – Значит до встречи, добрых…
– Уже ждет, ждет же! Ж-ж-ж, – жужжало предположение.
– Раньше чем через четыре часа проверять закрытую чердачную дверь – кретинизм, – ворчал здравомыслящий дощатый настил.
Ворчал… но дверь все равно проверяли. И… не обнаружив царевны, возвращались.
– Напрасно и бессмысленно… – вторил разум.
Выдавливались краски. Наливался в масленку растворитель… Живопись не желала засиживаться на холсте.
– Может, ждет. Может, ждет. Может, ждет, – драл до грунта мастихин.
– Ждет же, ждет… – скребло по сердцу.
И снова отправлялись на чердак. И снова… безрезультатно. В который раз принимались работать. И сдирать. И проверять: не пришла ли?
– А