любимого мужа мать. Может быть, так и лучше – не помнить. Ник привёз подарки и обслуживающим Энн людям. Совсем непростая, даже здесь, в «Соснах», у них работа. Пусть лучше заботятся об его матери.
Жизнь налаживалась. Всё хорошо. Спокойно. Размеренно. По плану. Как у всех. Ник знал о том, что завязавший наркоман или алкоголик мог сорваться. Но причислить себя к этим людям с зависимостью – нонсенс! Наркотики Ник не употреблял, напиваться – ну, бывало. Кто из взрослых мужиков не напивался в хлам! Но жизнь оказалась гораздо красочнее и «веселее». Если бы это могло развеселить Ника! Совершенно случайно на спокойном ночном дежурстве он наткнулся на это. Когда Нику понадобилась подработка, он, конечно, вернулся в Дом призрения. Ночные дежурства здесь оплачивались по очень высокой ставке. На первом же дежурстве Ник разыскал историю болезни рыбака Хома. Он знал её почти наизусть. Во время своей предыдущей работы здесь – тогда Ник тоже брал ночные дежурства – не раз прочёл от корки до корки. Сколько провёл бессонных дежурств в беседах с безумным стариком, сколько размышлял, пытаясь разобраться в нетипичной даже для подобного заведения истории, в странном, не подпадающем ни под одну классификацию психозе необразованного рыбака. В этот раз Ника интересовали только последние, заключительные, листы объёмной истории болезни. Те, в которых описывались последние, перед выпиской, те, когда Ник уже не работал здесь, дни пребывания Хома в Доме призрения. В записях дежурного санитара, затем медбрата, затем врача указывалась дата. Ник сопоставил: на следующий день после их с Джой посещений Хома, день, когда исчезла Джой, речь и всё поведение пансионера Хома кардинально изменились. Осознанно, вразумительно старый рыбак рассказывал о себе, о своей жизни. Выказывал непонимание причин своего пребывания в больничке – так он назвал Дом призрения, выражал настойчивое, но не невротичное желание вернуться домой. Случай был исключительный. Дежурный врач вызвал лечащего. Тот, проведя ещё одну беседу с пансионером, назначил углублённое обследование и, по его результатам, попросил о консилиуме. Содержание в Доме призрения стоило больших денег. Бесплатных, «социальных», то есть тех, за кого платило государство, пансионеров держали здесь, только если их диагноз «представлял научный интерес» или был важен для «государственных целей». Поскольку в поведении и речи рыбака Хома не наблюдалось более никаких изменений, тесты и обследования показывали – с учётом поправок на время, проведённое в одиночной палате, и вызванный этим стресс – норму, было принято решение выписать пансионера Хома. Так, в общем, Ник и предполагал. В нарушение служебных и всяких прочих инструкций он забрал себе из истории болезни Хома так называемый дневник. С этих разномастных, разрозненных листов бумаги да с не совсем адекватного поведения рыбака и началась вся эта история с госпитализацией в Доме призрения. Исписанные характерным почерком листы – то на обратной стороне каких-то рекламных проспектов, то на обрывках бумаги разного качества – не были нужны никому. Кроме