на коже больного резко пахнущим потом. И опять начинались мучения.
«Что я сделал неправильно? Где переступил грань дозволенного? Кто и по какому праву наказал меня за то, чего я, кажется, не совершал? Авария точно не подстроенная. Я был трезв. Мокрая дорога и большая скорость. Почему и куда я мчался? С какой стати возомнил себя гонщиком? Неужели во всем виноват я сам, моя гордость, мое высокое самомнение, мой эгоизм? Боже, как разобраться, как без потерь выбраться на берег, оставить где-нибудь далеко в океане вину, которая давит каждый день все сильней? Как понять себя, свои поступки, перестать обвинять себя или исправить то, о чем я не знаю? Боже, дай мне сил пережить это время и не сойти с ума…»
Вопросы приходили и уходили. На их месте возникали новые. Но ни один из них не вернулся назад, ведя за собой хоть один устраивающий Глебова ответ. Глубоко в подсознании ответы на все вопросы у него, впрочем, уже были.
Но хотел ли он сам услышать их?
Кто же захочет стать судьей своим нечестным поступкам?
Никто. Намного проще жить без отягощенной муками Совести памятью.
***
– Как себя чувствует наш выздоравливающий?
Дверь в палату открылась, в ее проеме появилась Андреа Кантор. Стройная, среднего роста, она не носила юбок, зато обожала все вязаное – свитера, шарфики, кофточки, шали и даже пальто. В этот раз на ней были надеты темно-синие обтягивающие брюки, заправленные в невысокие велюровые полусапожки и желтый кардиган, прихваченный на поясе широким кожаным ремнем.
Вместе с ней в спертый больничный запах ворвался непередаваемый воздух мокрых листьев и спелых яблок. Подойдя к кровати Глебова, она достала из сумки два огромных апельсина, положила на тумбочку и осторожно присела на край широкой кровати. От ее внимательного взгляда не укрылись покрасневшие глаза молодого мужчины.
– Как дела, Саша? Что вещают эскулапы?
– Что они могут вещать? Все то же: готовьтесь сидеть в инвалидной коляске, вы вряд ли сможете ходить, чудес в наше время не случается… Ни одного положительного прогноза, как в морге…
В голосе Глебова отчетливо проступили еле сдерживаемые слезы. Только присутствие практически посторонней женщины заставляли мужчину сдерживаться. Поняв, видимо, неловкость ситуации, он поправился:
– Спасибо, Андреа, что пришли. Извините мою несдержанность. Не могу больше видеть белые халаты, не могу видеть вежливые и равнодушные улыбки персонала. Они делают свою работу хорошо, но мне-то от этого не легче. Никто по-настоящему помочь не может. Надоело все. Лучше было погибнуть в этой чертовой аварии, чем оставаться получеловеком…
– Саша, – строго посмотрела на него посетительница. – Если мы хотим и дальше остаться если уж не друзьями, то хотя бы близкими соседями, я прошу никогда не говорить таких страшных слов. Жизнь, которую мы получили от родителей как дар – только она имеет цену.
Самую высокую цену.
Никто из нас не вправе разбрасываться ею направо и налево.
Ты