такая же после ночных упражнений с лопатой). Она – старосветская скучающая барыня, кутается в рыхлую шаль с кистями. Того и гляди затянет какой-нибудь печальный романс про любовь, живущую «в сердце больном».
Ясно было, что она младше, но при этом казалось, что старше. В нем чувствовались драйв и харизма – от студента-хипстера его отличали разве что волосы с проседью – жесткие, постриженные «площадкой», и четко прорисованные складки на лбу.
Оценивающий, чуть насмешливый взгляд Поленова ничего не сообщал о происходящем. По лицу жены, напротив, за секунды пробежал вихрь эмоций. Изумление моментально сменилось раздраженной растерянностью и наконец немым вопросом, адресованным одновременно и мне, и мужу. Я чувствовала примерно то же, что и она, только без раздражения.
– Чай, кофе? – вполне буднично, безо всяких церемоний и приветствий предложил чиновник.
– Здравствуйте, Борис Максимович. И вы, Марина… – я не помнила ее отчества и замялась. – И вы, Марина, тоже здравствуйте.
– Так чай или кофе? – Борис Максимович сделал вид, что не заметил моей неловкости.
– Кофе, – согласилась я. Мой-то мне допить так и не дали.
К столу тут же подскочил официант, чтобы налить напиток из золоченого кофейника в столь же пафосную чашку, украшенную двуглавым орлом.
На столе млели пирожки, печенье, рыбная нарезка, тарталетки с красной икрой, фрукты. Дольки молодых огурчиков пахли весной, отпуском и свежестью. Хозяин дома пил зеленый чай, хозяйка – черный со сливками.
– Что происходит? – наконец заговорила жена.
– А это, Марина, та самая Беспечная Садовница, которую хлебом не корми – дай что-нибудь озеленить. Мы же ее выбрали, чтобы сад в порядок привести? Так вот, знакомься! Человек приехал и готов сотрудничать. Вы же готовы? – он на секунду переключился на меня. Я, хоть и не понимала, о чем речь, кивнула, едва не поперхнувшись кофе. – Ну вот, готова. Пожалуйте бриться, как говорят.
После этих слов Поленов заметно повеселел и даже прихлопнул в ладоши. Жена же его, напротив, внезапно помрачнела и обиженно прищурилась. Лицо ее было несколько обрюзгшим, как у много плачущего или пьющего человека.
– Ах, садовница… – Марина с недоверием осмотрела меня от макушки до кончиков пальцев, сжимавших чашку. – Привез, значит, все-таки… – произнесла она с той тяжелой, нарочитой сдержанностью, которая обыкновенно служит у женщин прелюдией истерики. – Не прошло и года… Ну спасибо… – в ее голосе слышалась подавленная визгливая злость. – Только я уже ничего не хочу! Ни-че-го и ни-ко-го! Ни сада твоего, ни садовницы, – она демонстративно отвернулась.
– Ну все, шлюс дес абендс! – чиновник сжал челюсти, брезгливо поморщился и с тоской оглянулся по сторонам. Впрочем, истерика жены его мало обеспокоила. Скорее раздосадовала и вызвала желание отвлечься на что-нибудь поприятнее.
Будто услышав его беззвучную команду, к Поленову тут же подбежала колли, до этого