target="_blank" rel="nofollow" href="#n309" type="note">309. Вместе с новым первым секретарем горисполкома Трофимовым на него возлагалась задача найти для избирательных комиссий пригодные помещения, и ему пришлось высказать свою точку зрения, почему не выполнялись предписания Центрального комитета ВКП(б) и Совнаркома СССР по снабжению днепровского региона электричеством310.
Время, когда исключения из партии и аресты шли одновременно с постоянной сменой руководства горсовета и лихорадочным выполнением планов и заданий из Москвы, было, очевидно, крайне напряженным и изматывающим нервы. Вероятно, из-за многочисленных арестов в своем окружении Брежнев жил в постоянном страхе, ожидая ареста. Мы не знаем, как он выходил из этого состояния, проводил ли ночи без сна, как многие другие, ждал ли, что НКВД арестует его, гнал ли прочь мысли об опасности или топил их в работе на износ. «Мемуары» Брежнева описывают Большой террор как «интересное время», когда люди изумлялись подвигам своих современников и радовались тому, как рос город: «Настоящее торжество было, когда красные вагоны побежали через весь город. Помню, как возвели (за шестьдесят два дня!) красивое здание, в котором и сегодня помещается Дворец пионеров, как комсомольцы строили стадион, как появились у нас “высокие” дома в четыре этажа, с балконами и широкими окнами… больше стало товаров в магазинах, народ приоделся, жизнь становилась лучше – этим и памятно мне время работы в Днепродзержинске»311.
Еще во время войны и в послевоенные годы Брежнев встречал людей, которые были так важны для него, что он завязывал с ними тесные отношения и позже забирал с собой в Москву. Но, как представляется, особое значение для него имели сокурсники из Каменского (Днепродзержинска) и товарищи по партии из Днепропетровска. Не случайно позже за этой «свитой» закрепилось название «днепропетровская мафия», к которой присоединились несколько коллег из Молдавии и Казахстана. Мы не знаем, как возникали эти дружеские отношения, на чем они строились и держались, шла ли речь о товарищах по несчастью, о дружбе ради какой-то цели или об общем увлечении. Но очевидно, что отношения были необычайно прочными. Эти люди делили горе и радость, будто кровные братья, навсегда связанные друг с другом. Остается только предполагать, что днепропетровскую группировку спаяли опыт террора 1937–1938 гг., бесчеловечное давление сверху ради успеха, грозившее в любой момент обвинениями в саботаже, и вездесущая истерия поисков врага. В это время решающее значение имела возможность доверять людям, положиться на то, что они никого не обвинят как врага народа, не разоблачат как предателя и не проголосуют за исключение из партии. В этом нельзя было быть абсолютно уверенным, но все-таки существовала надежда на то, что людям со сходной биографией, происходившим из одной и той же местности, делившим институтскую скамью, находившимся под покровительством одних и тех же лиц и несшим одну и ту же ответственность, непросто будет донести на товарища. Если ни право, ни государственные