а, Нехорошев?
Старшина первой статьи Саша Нехорошев посмотрел на капитана второго ранга Веню Баркова:
– Я, товарищ командир!
– А вот скажи мне, Нехорошев, командир самого лучшего отделения… – Веня внимательно посмотрел матросу в глаза, выдержал паузу, – …а, вот, ради любимого боевого командира трудно было надеть черные портки, а?
Радист стушевался, Веня махнул рукой и сказал:
– Вольно! Сесть!
А сам перед нами стоять остался.
Мы сели. Он расправил свои черные брови, как Чапаев усы, и начал с тяжелым вздохом рокотать:
– Вот что я вам хочу сказать, ребята! Тут до меня дошли слухи, что командир ваш, по вашему мнению…
Тут он перешел на рык, которым обычно перекрикивал тайфуны:
– …что командир ваш – мудак!!! И причины тому мне известны!!!
Тут он чуть сбавил обороты и продолжил:
– Я не хочу комментировать действия капитана второго ранга Попова… – Это он про командира «двойки». – Не хочу. Нет. У него свои планы. А у нас с вами – свои. И вот что я вам хочу сказать. Я – старый боевой морской волк. Я начал лейтенантом. А сейчас я перед вами в чине капитана второго ранга. И вот за всю службу мне так бывало больно в жизни, когда матрос, классный специалист, отличник боевой и политической подготовки, патриот своей Родины, морально устойчивый, комсомолец, получает увольнительную, весь напидарасится, нагладится, наодеколонится – и в город выйдет, а там ему попадется какая-то – вот, идет…
И Веня, со свойственной только его колоритной фигуре грацией, покачал бедрами, изображая «какую-то». В его исполнении это выглядело настолько комично, что, не смотря на всю нашу едва сдерживаемую ярость, вызвало у многих из нас невольную усмешку, но мы тут же постарались ее подавить. А Веня продолжал кривляться:
– …идет вот такая ему навстречу! И что происходит с матросом? С отличником боевой и политической? С классным специалистом? С комсомольцем? Он – весь вспотеет! Затрясется! Шишка – во!
Тут он сделал характерный жест, прижав руку локтем к штанам, выставив кверху кулак.
– Шишка – во!!! Глаза – зассанные!!! И о службе забыл на хуй!!!
Всё это было произнесено с такими грозными раскатами и одновременно с такой болью и горечью в голосе, что это почувствовал каждый: почувствовал его обиду за матроса и за похеренную им службу, – что сравнимо по значению на командирский взгляд с изменой Родине, если не хуже…
Веня перевел дух и сменил обличительную интонацию на отеческую:
– Вот что я вам хочу сказать, ребята. Вы все – мои любимые сыны. Вы все мне – как дети. И, если вы думаете, что своими разговорчиками и финтифлюшками дети могут папе нагадить и навредить, – тут он снова на мгновение повысил голос: – …то так не думайте!!!
Меня как громом поразило: Веня заранее знал всё! И про речи наши, и про чучело, и про грязные штаны радиста…
Веня продолжал нас колбасить:
– Вы, небось, сейчас вспоминали фильм Айзенштайна? Где офицеров за борт пачками выбрасывали?