и ближе. И тут нас сбивают с ног.
Я лежу на спине, закрыв глаза. К моему лицу медленно приближается чья-то большая голова; она обнюхивает меня – и это длится вечность. Затем холодок, резкое движение воздуха и – отчаянный крик боли. Я понимаю, что чудовище добралось до моего спутника. Глухие удары и потом – выворачивающие наизнанку чавкающие звуки. Совсем рядом пожирают того, кто хотел спасти меня.
***
Проснулась я с криком. Привстала, судорожно хватая воздухом ртом, и долго пялилась в темное окно, чуть подсвеченное уличными фонарями. На сотовом – третий час ночи. Я сходила в ванную и умылась. Потом пошла на кухню и налила себе холодного молока. И, наверное, с полчаса стояла возле кухонного окна, смотря на пустой Колотовский бульвар.
«Может, и правда лучше уехать? Меня ждет Катик, а тут… Тут что-то не так. Зря мы сюда приехали с Супониной…» – я поймала себя на этой мысли и удивилась. Что это? Неужели разговор на скамейке так на меня повлиял? Чушь всё это. Надо просто сделать свою работу, причем работу, от которой я ловлю кайф, и потом уехать – только и всего.
Я подумала о сестре, представила, как она сейчас спит в своей любимой позе – завернувшись в плед, словно в кокон, – и мне стало нестерпимо жалко ее. Как же фигово, когда нет мамы. Ну почему всё так? Зачем нужно было забирать ее у нас?
Прошло всего пять лет после ее смерти, а я уже с трудом могу четко вспомнить ее лицо. Когда смотрю на фото, где они с отцом улыбаются, – это во время папиного дня рождения, мне тогда лет пятнадцать было, – я помню ее. Но стоит убрать фотку – и лицо расплывается. Будто приходит туман и хочет забрать ее даже из моих воспоминаний.
Всё случилось так глупо и быстро – никчемная простуда, кашель, снова кашель, вроде бы бронхит, а вроде бы и нет. Когда опомнились – выяснилось, что двухсторонняя пневмония со стертыми симптомами, без высокой температуры. Но состояние ухудшалось, положили в инфекционку и вдруг – всё. Мамы у вас больше нет! Да вы свихнулись совсем? Как нет? Как?!
Слёзы замечаю уже на подбородке, несколько холодных капель просочились за воротник футболки, в которой сплю. Если и есть в этом смысл, то я точно его никогда не поймаю. Это как идти по темному коридору, не зная верного направления.
Вспоминаю сон, и внутри всё сжимается. Нет ничего омерзительнее этого ощущения – когда чувствуешь, что кто-то обнюхивает тебя, пытается втянуть тебя целиком, распознать, кто ты, а затем решить – оставить в покое или сожрать…
Уснула только под самое утро. В девять меня разбудили стук в дверь и призыв Супониной отведать кофию.
4.
– Зачем вам это всё? – Ташин смотрит так, будто цель нашей встречи в том и состоит, чтобы я ответила на этот вопрос. Может, он и в самом деле так думает.
Я заранее никак не представляла себе его внешность, но уж точно не ожидала, что «дед-краевед» – это мужик, которому нельзя дать и пятидесяти. Худое узкое лицо, глубоко посаженные