спиной оставалась другая дорога. Дорога, на которой не было ни асфальта, ни фонарей, ни окон. Дорога, на которой была лишь тяжелая глыба мрака, и дыра дождя сквозь нее, и зыбкая и страшная круговерть пустоты.
Желтый огонек поворотника мерно мигал, ожидая зеленого света. Но стоило моргнуть перекрестному светофору, как демонический рев и визг разорвал тревожную тишь. Словно раненый пес, взвыв, Ауди мощно рванула с места, юзом развернувшись почти по собственному радиусу. Тонкий слой воды вскипел под колесами, и Марк, не по обыкновению своему, бешено полетел назад в дом скорби.
Ночной дежурный санитар в негодовании даже привстал со своего стула, отложив в сторону журнал «Вокруг света», когда доктор Драгомиров, не снимая своего легкого пальто, с ходу стал отпирать дверь палаты Гудалова. Когда Марк резко вошел в темную палату, гулко закрыв за собой дверь, темный силуэт у окна даже не повернулся к нему.
– Теперь я готов, – нарочито спокойно произнес Марк. – Сейчас, или никогда. Я стою на перекрестке. Расскажи мне правду об этом мире, чтобы я решил, по какой стезе мне идти.
– Если я расскажу тебе все, то выбора у тебя не останется, – предостерег Тамплиер глухо и неспешно, не поворачиваясь к доктору. – Ты будешь обречен на один только путь. А поэтому рассказать все я смогу тебе лишь тогда, когда почувствую в тебе уверенность.
Молчание повисло в воздухе и затянулось на бесконечные секунд двадцать. Марк ничего не мог сказать, вовсе не находя слов.
– Нет, я не думаю, что это уловка врача, не волнуйся, – внезапно, словно из пустоты, ответил Тамплиер. – Я чувствую, ты искренен.
– Ты действительно читаешь мысли… – прошептал Драгомиров.
– Не от рождения, – возразил Берсерк, все еще не поворачиваясь к Марку. – Совсем немного, лишь те, которые на самом виду и лишь у тех, кто не умеет этому сопротивляться.
Внезапно лампа под потолком палаты зажглась – видимо, дежурный все же додумался, что нужно включить свет.
– Так гораздо лучше, не так ли? – сказал Берсерк, обернувшись к Марку. – Подойди к окну, я что-то тебе покажу, – тот послушался. – Вглядись в ночь, проникни в нее. Что ты видишь?
Драгомиров прислонился к стеклу и стал пронзать улицу своим взглядом. Черная дыра, серебрёная дымкой дождя, зияла за окном. Бессильные лампады фонарей дрожали под тяжестью глыбы мрака, уходившей столпом своим в черное небо. Маслянистая ночь словно текла по улицам, скапливаясь омутами в пустых зияниях дворов.
– Ничего особенного, – признался Драгомиров. – Вроде бы все как обычно.
– А будь ты ребенком, – страшно наклонившись над ухом врача, прошептал Тамплиер. – Ты бы увидел много страшных картин. И наверняка ты бы увидел страшные руки, тянущиеся к твоей спине из темноты. Все дети это видят, только не все помнят. А знаешь правду? Они их действительно тянут. Тянут тысячи тысяч своих рук, тянут ко всем, от мала до велика. Их – легион, но они заперты от этого мира. Они ничтожны и тем более страшны