зло, – убеждённо, с торопливой горячностью проговорила Гаудрун.
Тааль не знала, что на это ответить. Она и сама слышала о былой власти Неназываемых – но не сомневалась, что они умерли, ушли навсегда, потому что смертным не может быть дано такое могущество. Думала, что их кости давно поросли травой, как стены их городов и храмов, а души улетели в вечность, к предкам. Менять мнение об этом было примерно как убеждать себя, что солнце завтра проснётся на западе, а радуга станет одноцветной.
– Но зачем тэверли ваши водопады? – выдавила она наконец. – И почему они сами не придут взять то, что им хочется, если владеют такими чарами?
– Задай вопрос попроще, – горько усмехнулась Гаудрун. – Всё, что я знаю, – мне нужно скорее вернуться. Вот это, – она снова приподняла крыло, и на этот раз Тааль заметила, что это не даётся ей так безболезненно, как она стремится показать, – было очень не вовремя. Пока я тут отсиживаюсь и жирею на ваших припасах, от моего гнездовья может остаться один пепел… Ты понимаешь?
Тааль честно попыталась вообразить себя в таком же положении, но не смогла. Это было слишком ужасно, чтобы представить.
– Я поговорю с другими – попрошу собрать Круг, – пообещала она. – Мы не бросим вас в беде.
Гаудрун не выразила радости – или даже просто благодарности.
– Лучше придумай способ вытащить меня отсюда. Ваши ни за что не согласятся лезть в это пекло, и я их пойму. Думаешь, мы не бросали клич ближайшим гнездовьям? Не отозвался никто. Скорее всего, и ваши старшие давно знают.
– Нет, что ты! – с жаром возразила Тааль. – Ведающий обязательно бы…
Её окликнули с высоты; потом ещё раз, громче, по-ястребиному пронзительно – такой крик означал срочный призыв. Тааль вскинула голову: к ступеням целителей широкими кругами спускался Гвинд. Его крылья взметались с такой судорожной частотой, что Тааль поспешно извинилась перед Гаудрун и, подобравшись, вспорхнула ему навстречу.
– Тааль, скорее! – выдохнул он, едва они сблизились. – Делира…
Делира – это было имя её матери, «гимн вечерней звезде». Не дослушав, Тааль понеслась к гнезду так, что крыльям стало больно от сопротивления воздуха, хотя стояло почти полное безветрие. Ступени и развороты Лестницы словно обрушились на неё градом камней. Ещё примерно семь взмахов, ещё шесть, ещё пять…
Высокое, напряжённо-горестное пение сразило ей слух. Голос матери, искусной певицы, выводил переливы скорбного рыдания – так, точно её сердце разрывалось от тоски в каждой ноте. Она сидела посреди гнезда, склонившись над чем-то маленьким, а отец Тааль зарылся клювом в её светлые волосы, и слёзы стекали по этому клюву.
Тааль приблизилась, уже зная, что увидит там. Яйцо, снесённое матерью, появилось растрескавшимся, с тёмно-красной скорлупой, изъеденной пятнами болезни. «Проклятием с неба» называл такое народ майтэ – ибо каждой семье и без того суждено иметь не больше трёх выводков…
Привлечённые плачем Делиры,