помогает, не всегда воев-дружинников в помощь дает на дела богоугодные. Вот и супротив поганца Иванки, боярина местного, не дал ослобонить рощицу. Сказал – «ваши дела, вы и решайте»! А рощица-то испокон веков обители Ферапонтовой принадлежала, в том и свидетельства имеются.
Келарь усмехнулся. Насчет рощицы-то заведомо проигрышное было дело – боярин Иванко имел при князе покровителя сильного – думного дворянина Хвостина. Зря, зря игумен упрямился, при таких раскладах – совсем невыигрышное дело. Лучше б ему, келарю, большую хозяйственную свободу дал. Эвон, людишки боярские у самого моста рядок поставили – торгуют, да и рядок-то, почитай, в целый город вырос. Феофан на то злобится, а ведь можно было б и по-другому все повернуть, решить миром – да через тот рядок иконки, да крестики, да ладанки продавать. Не простые, самим архимандритом благословенные, а то и бери выше – митрополитом московским! Что, не купят? Да расхватают вмиг, тут и говорить нечего. Для такого дела Варфоломей-Софроний уже и художников подыскал, и среброкузнецов, и резчиков – все из монахов да из послушников. К тем, кого подыскал, ласков был, приветлив. Пусть и молоды пока юноши да не слишком умелы – ничего, мастерство дело наживное. Сладились бы с боярским рядком, поторговали б, потом – ап! – потихоньку и свой бы, монастырский рядок выстроили, Господу на славу, монасям к прибытку. Подумав так, Варфоломей перекрестился на образа, с удовлетворением обозревая богато обставленную келью. Эх, самому бы игуменом стать! А ведь неплохая идея, обдумать надо. Жаль, верных людей нету… Хотя как посмотреть? Те же серебрянники, резчики, иконописцы, к коим он, отец-келарь, благоволит, чай, не лишены благодарности. Вот и в деревне соседней, Гумнове, есть один юноша, Николай, вельми к серебряному делу способный. И – главное – набожный! Собой, правда, не вышел – тощ, кривобок, бородавчат, ни одна девка без содроганья не взглянет – прямая дорога в монастырь, где, ясно, не тело главное, но душа. Ну и к душе – само собой – руки умелые. Не раз уже втихую подсылал к тому Николаю монасей – те все о душе говорили, а отрок внимал благостно. Этак скоро и в послушниках будет! А мастер знатный. Не так, правда, талантлив, как работящ, усидчив. Ну один талант без труда – это курам на смех. Не прознал бы только про Николая этого боярин Иванко! Прознает – может и не отпустить в монастырь вьюношу, его ведь человечишко. К побегу, что ль, Николая склонить? А что – и такое бывало.
Задумавшись, отец келарь не сразу и услыхал, как за дверью кельи настырно звенит колокольчик. И кого еще, спрашивается, принесло?
Прежде чем выйти, отче Варфоломей посмотрелся в зеркало, силясь придать лицу подобающе постный вид. Удавалось это плохо, что и говорить, уж больно неблагообразен был отец келарь – тощенький, тонкогласый, с сальными реденькими волосиками и большим, висящим, словно недозрелая груша, носом. Что и говорить – не слишком-то презентабельный вид для монаха, а уж глаза-то, глаза – бегающие, мирские, хитрющие!
– Чего надоть, брате? – войдя в приемную каморку, недовольно