Я и заведовал.
Старший пристально вгляделся и сел на табурет.
– Юрий Александрович, – пролепетал он.
– Сорок лет Юрий Александрович, – все еще обиженно буркнул бывший завкафедрой.
– А я умер! – закричал старший так, что все обернулись. – Я умер, помните?
– Не помню.
– Ну как же не помните! Румер, Юрий Румер!
Крутков внимательно вгляделся и тоже рухнул на табурет.
– Действительно умер, – сказал он тихо.
Этот эпизод получил разнообразные трактовки. Френкель, человек странный и несколько надломленный, глубоко интересовавшийся религией и оккультизмом, вспомнил о случае в Эммаусе, известном только в трактовке Луки – словно он был там лично. Двое апостолов шли в Эммаус и с ними некто. Тут странно было все: и то, что этот некто пошел с ними, и то, что они не удивились ему, и то, что не стали расспрашивать, откуда он взялся. То было сумеречное время, когда апостолы еще не вполне пришли в себя, а многие искренне полагали, что воскресший им привиделся.
Они шли в Эммаус, разговаривая о том о сем, «но глаза их были удержаны» – как сие понять? и кем, если не им, они были удержаны? Или они были удержаны тайной скорбью, невысказанной мыслью – на этот счет нет никакой ясности. Один из них, именем Клеопа, стал рассказывать спутнику, что было в Иерусалиме. Этот Клеопа, по одним сведениям, был брат Иосифа Обручника, то есть дядя Христа, по другим же – мужем родной сестры Богородицы, но в любом случае ближайшим родственником Иисуса и не узнать его не мог. На известной картине Мелоне он изображен длиннобородым старцем. И Клеопа рассказал, что явился пророк, предсказанный писаниями, но был распят, и теперь вообще неизвестно, верить ли писаниям, а главное – зачем теперь жить? Но Иисус – а это был именно он – отвечал: «О, несмысленные и медлительные сердцем, чтобы веровать всему, что предсказывали пророки!» – и подробно изъяснил все, что было сказано о славе Иисуса и о предательстве. И когда они за разговором дошли до Эммауса, Иисус хотел идти далее. Вот это, заметил Френкель, мне нравится больше всего – что он хотел идти далее! Но я вижу этот легкий туман, как в вечерней Ялте, и зажигающиеся в домах огни, и весь этот вечерний Эммаус, селение в шестидесяти стадиях от Иерусалима, – оно почитаемо и ныне, ибо его под именем Амуас опознала св. Мария Вифлеемская, которой Христос явился в видении и указал место первого явления. Странно было все это слушать от физика, специалиста в области навигационного приборостроения, – хотя что же странного? Всякий физик, глубоко чувствующий предмет, знает, что в основе науки лежит непостижимое, а наука – всего лишь сеть конвенций, выстроенных поверх непостижимого, inconcentible! – как кричал несчастный Бартини.
Итак, апостолы упросили Иисуса не идти дальше и остаться с ними. И только тогда по движению, которым он преломлял хлеб, они узнали его! Чувствуете вещь, которую не выдумаешь? Это ниоткуда не могло взяться, это было. «Тогда открылись у них глаза, и они узнали Его. Но Он стал невидим для них». Чувствуете? Как только узнали, стал невидим! Разумеется, с ним случилось преображение. И разумеется, он не