Шатору, однако недолго, ибо на четвертый день болезни врач из Меца, доктор Кастера, призванный на консилиум, заявил, что за жизнь Людовика XV ручаться уже нельзя.
Тогда герцогиня де Шатору по своей инициативе отправилась к духовнику короля, иезуиту Перюссо, чтобы узнать, потребует ли исповедь Людовика XV ее отъезда от двора, и добавила, что ее высылка будет бесчестьем, которое падет и на ее любовника.
Отец Перюссо воздержался от категоричного ответа, считая, что эта проблема не в его компетенции. Уже в среду 12 августа епископ Суассонский, монсеньор де Фиц-Джеймс, прибыл к постели больного и сообщил ему, что ввиду серьезности его положения необходимо исповедаться.
Тогда Людовик XV позвал к себе Мари-Анн, поцеловал ей руку и печально сказал:
– Я думаю, нам нужно расстаться, – вздохнув при этом: – Я умираю.
Герцогиня и ее сестра отправились в прихожую, где толпились знатные царедворцы и принцы крови. Открылась дверь королевской спальни, появился епископ Суассонский и сухо объявил:
– Сударыни, король повелевает вам немедленно его покинуть.
Герцогиня де Шатору с сестрой укрылись в своем особняке. Более ничто не препятствовало исповеди короля, который заявил старшим придворным:
– Можете приступать; препятствий больше нет.
Однако епископ Суассонский на этом не остановился; по окончании исповеди он потребовал, чтобы, прежде чем причаститься, король прогнал «сожительницу» из Меца.
Это решение сообщили герцогине де Шатору, которая, чтобы не быть узнанной населением, втиснулась вместе с сестрой и несколькими верными ей дамами в наемную карету.
Экипаж галопом выехал из Меца и остановился в нескольких лье у не слишком уютного замка, принадлежавшего первому председателю парламента Меца. Герцогиня де Шатору провела там ночь, плача от бешенства.
Новость о болезни короля прибыла в Париж с опозданием; лишь поздно вечером 14 августа стало известно, что Людовик XV причастился Святых Тайн и что королева, дофин и принцессы должны немедленно выехать в Мец.
В воскресенье, 15 августа королева покинула Версаль и отправилась в Мец, не заезжая в Париж; дофин уехал только в полдень, а принцессы – в шесть часов вечера, чтобы поберечь почтовых лошадей. Были приняты предосторожности, чтобы карета королевы не повстречалась с экипажем любовницы.
Соборовав Людовика XV, монсеньор де Фиц-Джеймс сказал, взяв слово от имени короля:
– Господа, король просит прощения у Господа и своего народа за недостойное поведение и дурной пример, который он подавал. Он признает, что не заслужил носить имя христианнейшего короля и возлюбленного сына Церкви. Он обещает исполнить все условия, которые потребует от него духовник.
Это почти те же самые слова, которые король произнесет на смертном одре, прогнав госпожу Дюбарри, однако они не помешали ему предаваться плотскому разгулу на протяжении тридцати лет.
Однако в тот раз Людовик XV уже не мог отречься от своих слов, ибо вскоре последовала его кончина.