тысяч сестерциев за молодого крепкого раба? Сущие пустяки! Он прослужит вам лет с десяток, а то и больше.
Однако ни один покупатель не выходил из толпы и не приближался к помосту на призывы Парменона, хотя его «товар» и вправду отличался разнообразием: от чернокожего африканца до белокожей девушки из Галлии; от десятилетних мальчиков и девочек до тридцатилетних мускулистых мужчин и молодых стройных женщин приятной внешности. Может, боги прогневались на Парменона, поэтому день не задался, торговля не шла, – во всяком случае, продавец уже начинал беспокоиться, как вдруг бог плутов, ростовщиков и барышников Меркурий пришел к нему на помощь.
Парменон еще издали заметил начало процессии божественной Аврелии Флавии Домициллы и возликовал: наконец-то богатый покупатель! Теперь дело пойдет на лад!
– Выводи рабов изнутри! – распорядился он, обращаясь к человеку, который служил у него подручным.
Чтобы понять смысл этого приказа, нужно знать, что в лавках работорговцев заключался товар двух сортов, весьма отличных друг от друга. Тот, что похуже, выставлялся на помосте в качестве вывески. Лучшие же «экземпляры» «хранились» под замком и демонстрировались только солидным покупателям.
Вскоре на помост вывели еще несколько рабов и рабынь, почему-то украшенных цветами, как будто эти несчастные предназначались для ритуального жертвоприношения богине Флоре.
Толпа загудела от восторга. Эти невольники действительно были такими красивыми и «породистыми», что притягивали взгляд и могли удовлетворить запросы самых взыскательных знатоков «живого» товара. Всеобщее внимание привлекала одна молодая девушка. Ее длинные волнистые волосы прикрывали почти все ее стройное полуобнаженное тело, на котором не было ничего, кроме лохмотьев грубой материи. Как и у прочих невольников, на ее шее висела деревянная табличка, извещавшая о том, что девушка свободнорожденная, но продается в рабство без права когда-либо стать вольноотпущенной. Взгляд несчастной жертвы, обращенный к небу, выражал совершенную покорность Божественному Провидению. Лишь несколько слезинок, которые нисколько не умаляли стойкости и гордой красоты девушки, медленно стекали по ее нежно-розовым щекам. Это была Цецилия, ставшая по приговору суда рабыней Парменона.
Едва она показалась на подмостках, как из глухого ропота толпы явственно выделились три вопля. Первый – вопль отчаяния – издавал ее старый отец, лицо которого всего за один день почти почернело от горя и ужаса. Второй – вопль негодования – прозвучал как угроза и исходил от красивого юноши, жениха Цецилии, который бросился бы к ней, чтобы вырвать ее из рук палачей, если бы его не удержали друзья. Третий вопль, вознесенный кем-то к небесам, призывал несчастную к мужеству и надежде.
– Крепись, Цецилия! – твердил голос. – Терпи и думай о Боге; во славу Его ты претерпеваешь земную муку. Думай о Христе, Сыне Божьем, и Он тебя не оставит!
Эти слова, очевидно, впервые произнесенные на невольничьем рынке Рима, принадлежали дряхлой, лет восьмидесяти