коснулась монетой весов и передала ее Парменону как условную стоимость Цецилии. Но работорговец, не придавший никакого значения обряду, к которому давно привык, настойчиво поинтересовался у сенатора, когда сможет получить действительную сумму.
– Незамедлительно, – важно ответил Вибий. – Пошли своего человека к эконому моей воспитанницы.
Когда молодая патрицианка, приобретя рабыню, повернулась, чтобы идти к носилкам, произошло нечто необычайное. Со стороны Ратуменновых ворот к храму Юноны приблизилась другая процессия, которая постепенно окружила свиту божественной Аврелии, пока августейшая госпожа совершала обряд покупки. Литаврщики и трубачи, оглашавшие воздух громкими звуками, остановились как вкопанные, едва узнали о присутствии на невольничьем рынке племянницы императора. С колесницы, легко запряженной двумя лошадьми в позолоченной сбруе, сошла девушка ослепительной красоты, с вдохновенным взором, одетая, как жрицы Изиды.
Это была пророчица Ганна, приглашенная из Галлии в Рим для предсказаний будущего и встреченная при дворе Домициана с большими почестями. Жрецы восхищались ею и возвещали о ее могуществе. В Риме она по сути заменила многие божества, давно ставшие пустыми символами, потерявшими в сознании народа всякое значение.
– Внучка Тита! – воскликнула она в тот момент, когда ладонь божественной Аврелии коснулась затылка Цецилии. – Не бери эту невольницу – от нее ты получишь смерть!
Но сидевшая у подножия помоста восьмидесятилетняя старуха, тусклый водянистый взгляд которой вдруг вспыхнул каким-то неземным огнем, громко произнесла, обращаясь к Аврелии:
– Дочь цезарей, возьми эту девушку, она даст тебе жизнь!
В толпе зашушукались, указывая на старуху, которая уже во второй раз осмелилась возвысить голос; в ней узнали Петрониллу, дочь апостола Петра[5]. Воцарилось глубокое молчание. Все с изумлением взирали на Ганну и Петрониллу – женщин абсолютно разных, но обращавшихся к племяннице императора одинаково властно. Одна пророчила смерть, другая обещала жизнь – кому же верить? Одна, несмотря на юность, символизировала прошлое; другая, хоть и старая, являла собой облик будущего. Какое удивительное воплощение исторической судьбы Рима! Смерть блистала красотой и украшала свое чело цветами, а Возрождение пугало безобразием и смотрело на мир с горечью, будто готовясь испить полную чашу страданий.
Юная Аврелия, почти дитя, конечно, не задумывалась о столь серьезных вещах, а лишь беззаботно радовалась, что приобрела такую молоденькую и симпатичную рабыню, которая наверняка заменит Дориду. Однако Вибий Крисп, мнительный старик, выслушав оба пророчества, сразу помрачнел: в его словах и жестах ощущались тревога и нетерпение.
– Пора домой! – распорядилась его воспитанница.
Шествие тронулось в обратный путь, и вскоре вместе с Цецилией христианство ступило в древнее жилище Цицерона.
Глава 5. Первые проповеди
Наступил тот