безвозвратно потеряны, ибо у Цецилия нет ни сестерция. А главное, его дочка меня не любит! – воскликнул он, ударяя кулаком по столу. – Вот посмотришь, это кончится плохо!
Гургес вскочил и, размахивая руками, нервно забегал по комнате. Брадобрей заерзал на стуле, тяготясь присутствием назойливого гостя. Заметив это, Гургес процедил сквозь зубы:
– Что ты дергаешься? Я тебе мешаю? Ты не желаешь меня видеть? Брезгуешь, что ли? Ты ведь еврей, христианин, а значит…
Он осекся на полуслове, потому что из кладовой послышался шум, будто кто-то отскочил от двери, задев ногой пустое ведро, после чего все стихло.
– Евтрапел, ты кого-то прячешь? – насторожился могильщик.
– Прекрати, Гургес, – нахмурился тот. – Служанка возится с ведрами, чтобы идти за водой и мыть полы. Она делает это каждый вечер. Так на чем ты остановился? Начни с начала, если нетрудно.
– Ну ладно, если ты торопишься и вам надо делать уборку… Я постараюсь покороче.
– Я не настолько черствый, чтобы не уделить часок-другой своему другу, – натянуто улыбнулся Евтрапел. – Слушаю тебя внимательно, дорогой Гургес.
– Чуть меньше года назад Цецилий, служивший тогда писцом в Эрарии Сатурна, получил должность мытника. Ему поручили взимать подати с евреев, которые собирались у Капенских ворот. Молю богов, чтобы рано или поздно их поглотил ад! Цецилий захотел поселиться в том же квартале, и мой отец отдал ему внаем наш домик у Большого цирка. Так вот Цецилий, наглый, дерзкий и неуживчивый, как Терсит, не заплатил нам ни одного сестерция, а вдобавок занял деньги и растратил их. Но не будем забегать вперед. Несколько лет тому назад он похоронил жену, и у него осталась единственная дочь Цецилия – такая же строптивая и неблагодарная, как ее родитель. – Могильщик несколько раз вздохнул и добавил: – Каждый день я видел ее по пути в храм Венеры или у окна ее кубикулы. Я кланялся ей и выказывал знаки сердечной привязанности, на которые она отвечала вежливой улыбкой.
– Сколько ей лет? Она хорошенькая?
– О! – оживился Гургес. – Цецилии всего семнадцать, и она прекрасна, как нежный весенний цветок; твои матроны в париках и с приклеенными зубами по сравнению с ней – омерзительные фурии. Фу, подумать противно! Но ты ведь, кажется, видел ее и знаешь, что я нисколько не преувеличиваю.
– Да-да, что-то такое припоминаю, – счел за лучшее кивнуть брадобрей.
Гургес воодушевленно продолжал:
– Так вот, я решил жениться на Цецилии. Мой отец всячески меня отговаривал: дескать, зачем мне бесприданница, почти нищенка? Но я ему растолковал, что все бедствия в семейной жизни происходят по большей части из-за приданого, и он уступил. Притом он понимал, что могильщики с трудом находят себе невест, – такая уж у нас неуважаемая профессия, – снова вздохнул Гургес. – Заручившись согласием своего отца, я пошел к отцу Цецилии. Как видишь, Евтрапел, я вел себя достойно и по всем правилам. Я и в уме не держал никакую интрижку, а вел речь о законном браке, который даст моей супруге подобающее место в обществе. Она бы