из-за чего голова начинает кружиться.
Работа, которую я писала утром, уже не кажется такой красивой. Я подхожу и проверяю масло. Еще не высохло. Беру из банки кисточки и кидаю на палитру. Сейчас напишем так, как я хочу. Выдавливаю черный тюбик масла на палитру, беру в руки все кисти и размазываю по всей палитре, по всем заготовленным для работы краскам. Все! Больше не будет цветных красок! Только черный. Делаю два больших глотка и ставлю рядом с палитрой бутылку.
– Посмотрим, Руис, как ты запоешь, когда я тебе это отдам, – и тыкаю всеми кистями в работу. Кисти оставляют жирный черный след.
Размазываю кисти из стороны в сторону по холсту и кидаю их на пол.
– Сволочь! – следом швыряю испорченную работу на пол, потом туда же летит палитра, все тюбики с маслом, все кисточки – все, что попадается под руки, разлетается в стороны.
Хватаю бутылку и отчаянно пью кислое вино, которое перестает иметь какой-либо вкус. Пытаюсь убрать мысли о моем ничтожном существовании. Замахиваюсь и с силой швыряю бутылку в стену, да так, что та разлетается вдребезги. Сажусь на измазанный краской пол и слезы, которые я сдерживала весь вечер, все шесть месяцев с момента расставания с Сэмом, наконец-то вырываются наружу. Горькие. Горячие. Они капают в цветные пятна на полу, разбавляя краску. Я вытираю их, черной от краски, рукой и мне настолько наплевать на окружающий мир и на саму себя, что от отчаяния и безысходности я начинаю кричать на всю студию.
Я всегда чувствовала здесь укрытие, а сегодня я его бессовестно осквернила. Живопись делала меня лучше. Но не сегодня. Сегодня у меня ничего нет. Ни желания. Ни вдохновения. Ничего.
Что этот сукин сын сделал со мной за один день?!
Слезы хлынули еще больше. Я отчаянно пыталась их вытереть грязными руками. Волосы лезут в глаза, в рот, дико хочется обстричь их, наконец, прямо сейчас! Убираю волосы назад, замечая, как они сильно пачкаются в черной краске.
Рыдая навзрыд на всю студию, я легла на разноцветный пол, уставившись на белый поток.
– О, Господи, Джесси!
На голос сестры я не реагирую, и на то, как она обеспокоенно смотрит на меня сверху вниз, тоже.
Она тут же садится на пол, пачкаясь в масляной краске, приподнимает мою голову и кладет к себе на колени.
– Ш-ш-ш… – сестра гладит меня по голове и в ее голубых глазах столько беспокойства, что я не выдерживаю и захлебываюсь новой волной соленых слез. – Что? Что произошло?
Я не могу. Не могу, как и он, рассказать то, чего не знаю. Я не знаю, что произошло.
Я не люблю его. Я не люблю Сэма. Я никого не люблю.
Так почему же так больно?
– Я не знаю… – шепот перемешивается с всхлипами. – Я. Ничего. Не. Знаю.
Наутро открываю глаза и обещаю себе, что больше никогда в жизни не буду пить. Голова до сих пор немного кружилась, когда я встала с дивана. Бонни нигде не было. Бреду к холодильнику, чтобы чем-нибудь холодненьким