равно обижались…
Однако многие мои знакомые не стеснялись почти до старости использовать гитару и песни только для того, чтобы овладевать девушками. Не без гордости отмечу – в том числе и наши с Филатовым песни. Когда я в студии записывал, например, песню «Провинциалка», ко мне подошел один из сотрудников и, нимало не смущаясь, поведал о том, со сколькими девушками ему удалось сблизиться благодаря этой песне. То сам, говорит, исполнял, то на магнитофоне оригинал заводил – меня, стало быть… Эффект был безошибочным, девушки млели, таяли и были готовы на все. Ни разу, говорит, отказа не было. Надо полагать, это был комплимент такой, это он песню так похвалил, что, мол, не надо крутить никакого порно, не надо поить крепкими напитками – спел, и все! Она (песня), мол, сама по себе – такой возбудитель, что-то вроде виагры, специально для женщин с развитым воображением. Ну как тут было не испытать законную гордость от того, что мы с Филатовым ухитрились сочинить такую сексуальную штучку, сами об этом не подозревая!..
А уж «народная» песня «Дневник прапорщика Смирнова», которую называли: кто – «Танька», кто – «Мы шатались на Пасху», – это вообще отдельный разговор.
Прапорщик Смирнов – кстати, персонаж, специально выдуманный для песни. Тот самый прапорщик, из белых…
Но если учесть, что мама автора музыки носит девичью фамилию Смирнова, что ее отец, а стало быть, мой дедушка, – тоже Смирнов и тоже из белых; что он перешел в свое время на сторону красных не по политическим соображениям, а по причине горячей любви к бабушке, которая была в противоположном лагере и служила в отряде Котовского; и при этом иметь в виду, что Филатов, когда пишет стихи про Смирнова, обо всем этом и понятия не имеет, то вся история с этой песней начинает приобретать уже личную и почти мистическую окраску. Кроме того, она сочинена с очевидным сочувствием к несчастному белому офицеру, который в бегах по всему миру не может никак забыть свою Таньку и свою поруганную отчизну, а это уже почти криминально в столице социалистического лагеря.
Кстати, о лагере: пишется, а затем поется этот монолог с лагерным надрывом, еще чуть-чуть – и пьяная истерика. И чего там только нет: и Танькино фото, которое он таскает с собой по всему свету, всхлипывая над ним в тяжелые минуты, и вскрытие себе вен холодной ночью, и мадьярская цыганка, и чахотка, и татарин Ахметка, проститутки и воры, шулера и князья – словом, весь джентльменский набор, использованный для того, чтобы песню слишком серьезно не воспринимали, чтобы она выглядела почти пародией. Все, кажется, было сделано для этого и пелось соответственно, но… нет! Конечный результат оказался обратно пропорционален задуманному: все ее стали принимать всерьез. Меня даже как-то вызвали в райком комсомола и деликатно посоветовали не петь ее публично, чтобы не портить себе биографию из-за такого пустяка. И я с тайной и трусливой гордостью несостоявшегося диссидента пообещал не петь. А-а! Чего там! У нас их еще полно! Тем более что от ее полублатного надрыва